Аввакум Захов против 07
Шрифт:
«И все из-за этого типа, который не сумел уберечь добрый луч!» — думает девушка. Господи, какое горе! Теперь никто уже не верит, что человеческая мысль достигнет галактик — нет его больше, доброго, прекрасного луча! Никаких галактик. Они превратят его в оружие. Превратят в оковы. Что для них галактики! Для них куда важнее устойчивая валюта тут, на Земле! К чертям галактики — ребячество, и только. Какое горе, какое горе! И во всем виноват он — не сумел уберечь от злых рук наш добрый луч. Луч профессора Трофимова.
Да, так могло бы быть, это могло стать явью, если бы он смирился с «возможно».
— Мы найдем профессора и Наталью Николаеву, — твердо сказал Аввакум. «Возможно» он опустил.
Девушка в голубой косынке верит ему, она не сомневается, что он доберется до того места, куда запрятали добрый луч.
Быть тогда и поцелуям, и песням, и смеху, тогда она родит красавца богатыря. А сам он, гуляя по улицам, по парку, будет счастлив при виде смеющегося лица девушки.
Девушка очень красива, и тем страшнее то, что она в него верит.
На голове у девушки голубая косынка. Голубая, как это небо, смеющееся в окне.
— Захов, — сказал генерал. Он сделался строгим и сосредоточенным. — Продолжаем работу. Я созываю со вещание, повестка дня: меры по розыску профессора Трофимова. В нем примешь участие и ты!
— Благодарю, — сказал Аввакум.
На улице, за раскрытым окном, теплый ветерок шевелил листву. Недалеко был сад. Оттуда доносился детский щебет и едва уловимый запах жасмина.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Париж, 22 июля 196… г.
Эйфелева башня, гигантский, направленный в небо филигранный палец с вязаной шапочкой наверху. Дома, напоминающие детские кубики, одни выше, другие ниже; прямоугольники зеленых площадей; голубая лента Сены, тут и там перерезанная мостами, — все это поднимается вверх, мчится вверх, угрожающе растет. Потом неприятный шум в ушах, металлический скрежет, но где-то очень далеко. И — легкое, почти неуловимое прикосновение к земле, сознание, что под ногами твердая почва, безумная скачка по асфальту взлетной дорожки и наконец — покой.
Аввакум прошелся взад и вперед среди павильонов огромного зала аэропорта, заглянул в мир парфюмерии, книг, бутылок, в мир кукол и шоколада. Купив последний номер «Пари-матч», он поболтал о том о сем с продавщицами конфет, зорко наблюдая за отражением на никеле витрин тех, кто следовал за ним.
Наконец он вышел на площадь и подозвал такси.
После бесчисленных остановок — красных светофоров, заторов, выносить которые способны только люди со стальными нервами, — после бесчисленных остановок такси повернуло налево, обогнуло площадь Этуаль, положившись на милость судьбы, дало возможность перевести дух на авеню Рапп. После этого опять левый поворот, машина протискивается между шпалерами своих собратьев и скромно останавливается перед почти незаметным входом в отель «Савой». В этом отеле семь лет назад под именем Эдварда Жеромского, поляка из Канады, Аввакум прожил одиннадцать месяцев. Почти год. Специализировался в реставрации античных ваз и мозаики.
— Мосье… Эдвард?
— Мадемуазель Надин?
Он
— Я вижу, вам повезло, Надин! С повышением вас! — О да, верно. Мне повезло. — Она улыбается ему,
улыбается и окидывает его опытным взглядом. — Боже мой, боже мой! Эдвард! Что с вами стряслось… мой мальчик! Вы так изменились.
Изменился, изменился! Еще бы! С чем только не встречался он на своем пути за эти годы! Тут и Ичеренский, и ящур, и инфракрасные очки, и Прекрасная фея. Сто лет, милая Надин, сто лет!
— Что поделаешь — бизнес, — говорит Аввакум.
— Бизнес? — воспоминания о любви не вытесняют в ней чувства уважения. — О! — восклицает Надин.
— Картины, — поясняет Аввакум.
— Помню, помню, — говорит Надин. — Ведь вы художник. Тут вам особенно не позавидуешь. Но торговля картинами, как я слышала, приносит немалые доходы.
Аввакум кивнул головой. Большие, иной раз очень большие, хотя и не так часто.
— Надин, крошка моя, а тот номер, шестой, вы помните?
Надин качает головой. Она за свою жизнь бывала в стольких номерах! Но тут же спешит улыбнуться:
— Как же не помнить, мосье! Помню! Вам и сейчас хотелось бы получить этот номер, шестой?
Больше нет «ее мальчика» — ведь он торгует картинами.
— Хорошо бы он оказался свободным, — говорит Аввакум. — Я — консерватор, дорожу старыми воспоминаниями. А вы, моя маленькая Надин?
Она говорит, что шестой номер, к счастью, свободен, но на его старые воспоминания никак не отвечает. Вот ключ. Пожалуйста, карточку она потом заполнит, пусть он только поставит свою подпись тут вот, внизу.
Ставя на карточке подпись, Аввакум ощущает запах Надин, которая почти касается головой его плеча. Те же духи. Как все это живо напоминает то время! — Надин, может, выпадет удобный случай пройти вечерком, часов в одиннадцать, мимо моего номера?
Поужинать Аввакум зашел в кафе рядом с отелем. За кофе он успел просмотреть вечерние газеты — все до единой под крупными заголовками сообщали о «странном бегстве из Варны профессора Трофимова». Ученый-де спасал свое открытие от советских властей, которые хотели, стремились использовать его в военных целях…
В одиннадцать часов к нему постучалась Надин. Принимая гостью, он сделал вид, будто только что пробудился от тяжелого сна. Зевал. Попросил ее подождать, пока он примет душ. Пятнадцать минут, не больше.
— Ах, бог мой, с кем не случается! — обнадеживающе утешала его Надин. — Да еще после такой утомительной дороги!
Она все понимает, не маленькая.
Шестой номер! Перед спальней — гардеробная. Из гардеробной — дверь в маленькую гостиную, а оттуда в ванную. Аввакум запер гардеробную, достал из чемодана свой транзистор и ушел в ванную. Открыв кран, он пустил в ванну горячую воду, а сам сел перед зеркалом, отыскал в записной книжке «пустую» страницу и повернул диск настройки транзистора.