Аввакум Захов против 07
Шрифт:
— Господин Декс просит господина Смита и господина Альберта подняться к нему!
Мы с Гансом остаемся вдвоем.
Ганс мне подмигивает, потом почему-то глубоко вздыхает.
Я наливаю рому. За твое здоровье, Ганс!
17 августа. С каждым днем становится все холод ней. Небо свинцово-серое, океан тоже серый, даже гребни волн не вполне белые. Я зябну в своей лег кой одежде, но по-прежнему расхаживаю по Железной улице. Оттого, что «улицу» захлестывают волны,
Я смотрю на этот белопенный след поверх серой воды, а сам думаю про иллюминатор на средней палубе. За его стеклом дважды промелькнуло лицо Наташи Николаевой. Я думаю о ее глазах. Они такие синие, ласковые, как океан, только не этот, а тот, что по ту сторону Северного тропика.
Здесь, в этих широтах, все серое, сырое, холодное.
Часто идут дожди. На Железной улице скользко, ходить по стальным плитам небезопасно.
18 августа. Снег. Крупные мокрые хлопья снега. Вода свинцовая, волны свинцовые. Мы плывем, несемся куда-то, путаясь в бесконечной белой сети.
Смит принес мне шерстяной свитер, замшевые штаны, теплые ботинки. Толстый Ганс подарил мне шубу на волчьем меху.
Ну вот, видали… Шеленберг принимает подарки. Молино сердечно благодарит, он даже расчувствовался. Да и я тронут до глубины души. Будь я человеком набожным, я упал бы на колени и молил бы провидение устроить все так, чтобы случай никогда не сталкивал меня с этими людьми там, наверху, на трапах, ведущих к верхней палубе!
Настанет ли наконец такая пора, когда люди перестанут выслеживать друг друга?
Снег, снег… Движущаяся белая сеть, развертывающаяся без конца и края.
18 августа. После полудня. Из подслушанного разговора между Смитом и Гансом я понял, что мы только что оставили позади острова Принца Эдуарда.
Вечером в одиннадцать часов — новая экспедиция в «мир инфракрасного».
Нахожу в энциклопедии карту Антарктиды, ищу на ней советскую полярную станцию «Мирный»… Сумею ли? Удастся ли направить судно к «Мирному»?
Тот же день, 23.30. 07 спрашивает: «До каких пор мне лежать на курсе 133°?» Из глухой кабины я отвечаю: «Немедленно ложитесь на курс 115°. Через неделю сообщим координаты, где остановиться».
19 августа. Смит в плохом настроении. Принес бутылку рому, пьет прямо из горлышка и молча смотрит на меня рассеянным взглядом.
— Что случилось? — спрашиваю я. — Уж не заболели ли вы?
Он пожимает плечами, отрицательно качает головой. Но когда бутылка наполовину опустела, у него развязывается язык. Но говорит он намеками,
«Что за курс! Дьявольский курс! Всё прямо бесятся, а господин Декс… Не советую попадаться ему на глаза!.. Что тут думать! Еще день-два, и мы войдем в зону льдов… На танкере! На этой скорлупе, которой лед и не снился… Войдем в зону полярной ночи и снежных бурь. На край света, на край света! Никто не может понять, что происходит! Господи, помилуй! Разве я когда-нибудь имел понятие, мог себе вообразить, что это такое — полярная ночь, пурга? Наш танкер — просто скорлупка, которая даже не нюхала льда…»
Я спрашиваю, есть ли у него талисман. Расстегнув куртку, он показывает мне медальончик на серебряной цепочке. С одной стороны лик богоматери, с другой — фотография улыбающейся молодой женщины.
— Жить вам сто лет! — уверяю я его.
Кондор глядит на меня с тоской и словно бы не верит.
20 августа. Холодно, мрачно. Солнце постояло на горизонте до двух часов и скрылось. Печальное, без лучей.
Тот же день, сумерки. Вверху, на третьей палубе, суматоха. Крик, беготня, даже тут слышно.
Как-то себя чувствует бедный профессор Трофимов?
О Наташе Николаевой я стараюсь не думать. Как только вспомню о ней, меня охватывает неодолимое желание выбежать наружу, на Железную улицу, на воздух. А там страшно — волны захлестывают ее, все смывая.
Терпение, терпение, еще пять дней! На пятый день я брошу последнюю карту. На пятый день я буду играть ва-банк!
21 августа. Какая стужа! Серое, сумрачное утро. Взошло солнце, нет ли — понять трудно. Пролета ют редкие снежинки.
Бросаю взгляд на часы у входа — ого! Еще на час убежали вперед. Меридианы быстро сужаются, мы плывем на юг, к Антарктиде. Ухмыляюсь: плывем к цели!
Выхожу на «улицу». Океан несколько успокоился, не захлестывает ее. Ветер кружит снежинки.
Бреду к носу корабля. И вдруг… На фоне сумрачного южного горизонта фигура человека. Повешенный. Его тело раскачивается из стороны в сторону, словно маятник. Человек висит на рее радиомачты.
На Железной улице пусто. Ветер кружит снежинки. В петле висит Сяо — у него связаны руки, он кажется еще меньше, чем на самом деле. Висит в петле и закрывает горизонт — то справа, то слева.
Я иду обратно и у входа сталкиваюсь с 07. Он веселый, глаза сверкают, от него разит ромом.
— Видали? — спрашивает он.
Забыв, что я — Шеленберг, отвечаю глухо:
— Видал.
— Сам повесился, — смеется 07.
— По-видимому, — пожимаю я плечами. Он молча смотрит мне в лицо.
— Видно, сам в петлю влез, — повторяю я.
От ромового перегара меня мутит. Еще немного, и эти насмешливые огоньки в его глазах приведут меня в бешенство! Я больше не в силах оставаться в шкуре Шеленберга, голова идет кругом!