Аввакум
Шрифт:
– У тебя, Артамон Сергеевич, все просто, – покачал головой Афанасий Лаврентьевич. – Кто спас пушки, которые Бутурлин бросил, когда бежал из-подо Львова? Матвеев. Кто убедил Петра Потоцкого сложить оружие под Черниговом? Матвеев. Кто делал выговор Богдану Хмельницкому за содействие казаков шведскому королю Карлу? Матвеев. И не Матвеев ли ездил укорять Выговского за то, что не сообщил о смерти Хмельницкого? Просто, все просто!
– Да ведь и впрямь просто! Смотрю, пушки в грязи лежат – поднял. Царь повелел ехать – поехал. Волю великого государя исполнять – сердцу радость.
– Ах как ты хорошо сказал!
На глазах Афанасия Лаврентьевича заблестели слезы, но в животе
– Где же теперь молодой Хмельницкий? Что с Выговским? – спросил Афанасий Лаврентьевич, наигрывая озабоченность.
– Выговский у поляков… Юрко много кочевряжился. Цецура о нем верно говорит: «Молодой Хмель духа лядского…» Раду все же устроили в Переяславле… Статьи кто подписал, а кто неграмотен – приложил палец.
– Неужели среди украинской старшины есть неграмотные? – изумился Афанасий Лаврентьевич.
– Оба судьи неграмотные – Беспалый и Кравченко, оба есаула – Ковалевский и Чеботков, полковников чуть не половина. Сейчас вспомню: Одинец – черкасский, Серко – калницкий, Апостол – миргородский, Засадка – лубенский, Терещенко – прилуцкий, Золотаренко – нежинский.
– Так много?!
– Цецура – переяславский, Носач – их обозный, Петренко – корсунский… Господи, Лизогуб – каневский…
– Вот это для меня новость. Я думал, Южная Русь под влиянием польской культуры должна бы, кажется… – и примолк. – Не ожидал.
– Польскому влиянию на Украине конец, – уверенно сказал Матвеев. – Охотников воевать с казаками бесконечную войну не много набирается. Войну нам надо ждать не от поляков, а от казацкого непостоянства. Выговский, пока жив, не успокоится, обязательно приведет и поляков и татар. Это он еще не знает, что его брата замучили.
– Данилу Астафьевича?
– Пана Данилу… Чего уж из него вышибали, то ли какие тайны, то ли где клады схоронил? Не довезли до Москвы.
– Где же был князь Алексей Никитич? Куда смотрел?
– В его-то обозе и везли пана Данилу: ныне дочь Богдана Хмельницкого пани Елена – вдова, да не ведает о том.
И опять показался Артамон Сергеевич Афанасию Лаврентьевичу искренним и даже простоватым… Расстались, понимая, как они нужны друг другу, умные, редкого племени люди. И только когда Матвеев ушел, Ордин-Нащокин с досадой понял свою промашку: по-немецки принял соседа, угостил одной наливкой, корки хлеба не поставил, не повел за столы, где скатерть-самобранка. А самая-то неприятность: Артамон Сергеевич глазом не моргнул, ничем не выдал своего неудовольствия. А ведь это для русского человека обида – не накормили в гостях до отвала. Умен Артамон Сергеевич. Опасен.
Уже через четверть часа Афанасий Лаврентьевич еще и порадовался, что не отобедал раньше времени ради Матвеева. За ним прислали карету и две сотни почетной стражи от боярина Василия Петровича Шереметева. Как тут отговоришься! Василий Петрович – отец Матвея Васильевича, воина храброго и тою храбростью погубленного. Что мог рассказать Афанасий Лаврентьевич неизвестного о событиях почти трехлетней давности? Друг незабвенного Скопина-Шуйского, а ныне враг, граф Магнус де ла Гарди пожег на Печоре сотню деревень, на Псков заглядывался. Вот и пошел на шведа Матвей Васильевич. При городе Вальке был у него бой. Шведы воюют по науке, мы же – как Бог даст. В тот раз не дал, рать кинулась врассыпную, а Матвей Васильевич не только не побежал, но и не отступил. Лошадь под ним убили, самого ранили,
Боярин Василий Петрович – воевода, стяжавший многую славу в битвах со шведами и поляками, – после смерти сына служб не искал, мирской суеты сторонился. Он вроде бы и не болел, да только плоть его принялась день ото дня истончаться, и на челе его пребывали не страсти жизни, но светы духа.
Встретил боярин Ордина-Нащокина ласково, сам отвел за стол, угощал дружески. Рассказывать о несчастном деле под городом Вальке, слава Богу, не пришлось.
Видно, в этом доме уж то ценили, что Ордин-Нащокин за смерть Матвея Васильевича крепко наказал шведов и де ла Гарди гонял, обложил многие города по Двине и Нарве данью, подчинил Курляндию.
Разговор к обоюдному удовольствию получился об иконах.
Афанасий Лаврентьевич загляделся на «Сретение», большую, наполненную светом икону.
– Нравится? – спросил Василий Петрович.
– Сие как чудо!
– Чудо и есть. Я сам все гляжу каждый день на святыню мою, все во мне улыбается, а на душе печаль. Проще надо было жить.
Икона и вправду была проста. Нежно-оливковое небо, сине-зеленые крыши Иерусалимского храма, стена же храма будто из столбов света. Иосиф Обручник в золотистом одеянии, в его руках две птицы для жертвы. Анна Пророчица, дочь Фануилова, в глубоко-зеленом плаще, на Богородице темно-вишневый мафорий, с золотом на рукавах, а в руках Пресветлый Младенец в белом. На ступенях храма согбенный в поклоне Симеон. Желтоволосый, в салатовом хитоне, босой.
– Как мало здесь ассиста, – сказал Афанасий Лаврентьевич, – чуть на лице Иосифа, на лице Богородицы, в ее руках да на крошечном Младенце. Но сколько света от этой малости!
– Ассист! – обрадовался слову Василий Петрович. – Посмотри на другую мою любимицу, список с Угличской Боголюбской Богоматери. Слышал о чуде?
– Нет, Василий Петрович! Я ведь все на западных рубежах живу… Исконную Русь, грешен, знаю плохо.
– В последний московский мор сие произошло. Заставы всюду были поставлены крепкие, да моровая язва и через заставы проползает. Померли в Угличе две семьи, а коли началось, так уж и не остановить… Господь пощадил город. Рассказывают, некий посадский человек, твой тезка, Афанасий шел на сход и возле церкви Дмитрия-царевича трех ребятишек увидал. Думал, воеводские, а один мальчик подходит к Афанасию и говорит: «Объяви народу, пусть молятся Господу Богу, Пречистой Матери Его да призывают на помощь святого Дмитрия-царевича. Господь услышит молитву, отвратит гнев праведно движимый на грешников». Как сказал тот мальчик, так и свершилось. Люди помолились, покаялись, и никто больше в Угличе не умер. Празднование в честь чудотворной иконы установили восемнадцатого июня, а наш Матвей был сражен девятнадцатого. – Поглядел на гостя глазами кроткими, тихими. – Хочешь почитать царское письмо, про Матвея?
– Сделай милость, Василий Петрович. Государь любил Матвея Васильевича.
– Любил. Когда цесарского посла встречали, змея Аллегрети, великий государь Матвея наградил службой за столом смотреть.
Пришаркивая ногами, Василий Петрович прошел к ларцу в красном углу, достал письмо.
– Почитай. Вслух почитай. Я люблю это письмо слушать.
«Брат! – писал великий государь. – Буди тебе ведомо: у Матвея Шереметева был бой с немецкими людьми, и дворяне издрогли и побежали все, а Матвей остался…»