Аяна
Шрифт:
Отец потягивал протеиновый коктейль через соломинку. На лице его выступил румянец. Щеки казались припухшими, возможно потому, что он был свежевыбрит. Он явно поправлялся. И чем дальше, тем больше я в этом убеждался. Была и еще одна вещь, в которой были убеждены все мы, включая даже Фому Неверующего, на котором я был женат: желтая дымка, которая обволакивала отца как эфир, с тех пор как доктора отправили его домой умирать, исчезла.
Он поприветствовал каждого из нас и сказал, что Вилли Старджелл только что пробил хомран Баксам. Ральф и я обменялись взглядами, как - будто хотели убедиться, что мы оба
Рут пошла на кухню и взяла себе пива. Что уже само по себе было чудом.
" Я бы тоже не отказался от одной банки, Рути-дути", - сказал отец и потом добавил, вероятно, неправильно истолковав изумление, читавшееся на моем лице за выражение неодобрения: " Мне уже лучше. Кишки почти совсем не болят "
– Я думаю, что пиво - это лишнее, - сказала Хлоя. Она сидела в кресле на другом конце комнаты и, по-видимому, не собиралась уходить; обычно, ритуал сбора вещей начинался за двадцать минут до окончания ее смены. Ее раздражающе авторитарный тон " сделай это для мамочки", кажется, стал сходить на нет.
– Когда это началось?
– спросил я, сам до конца не понимая, что я имел в виду - перемены к лучшему были просто ошеломляющими. Но думал я прежде всего о том запахе, которого больше не было.
– Ему стало лучше, когда мы уехали от него сегодня после обеда, Сказала Труди.
– Я просто не могу в это поверить.
– Большевики!
– сказала Рут. Она стояла так близко, что могла позволить себе выругаться.
Труди не обратила внимания на ее слова.
– Все дело в той девочке, продолжала она.
– Большевики!
– вскрикнула Рут.
– Какая девочка?
– спросил отец. Этот диалог происходил во время перерыва на рекламу. В телевизоре лысый малый с огромными зубами и сумасшедшим взглядом рассказывал нам о том, что ковры у Джакерсов сейчас настолько дешевы, что дешевле только даром. И, о, Боже, никакой дополнительной комиссии при покупке в рассрочку. Прежде, чем кто-то из нас успел ответить Рут, Док спросил у Хлои, можно ли ему хотя бы полбанки пива. И получил отказ. Но дни владычества сестры Хлои в этом маленьком доме были почти сочтены и в течении последующих четырех лет - прежде чем кусок не до конца пережеванного мяса застрял в его горле навсегда, мой отец выпил еще много пива. И, я надеюсь, насладился им в полной мере, каждой выпитой банкой. И это само по себе - чудо.
Именно той ночью, когда мы лежали без сна в нашем Rammit Inn, отеле для сексуально озабоченных, и слушали шум работающего кондиционера, Рут и посоветовала мне никому не рассказывать о слепой девочке, которую она называла не Аяна, а " волшебная негритянская девочка"; она произносила эти слова тоном безобразного сарказма, совершенно ей не свойственного.
– Кроме того, - сказала она, - Долго это не продлится. Иногда лампочка начинает светить ярче, прежде чем гаснет навсегда. Я уверена, что и с людьми происходит то же самое.
– Возможно, но то, что произошло с Доком Джентри, действительно было чудом. К концу недели он уже прогуливался на заднем дворе дома со мной или в сопровождении Ральфа. Вскоре, мы все разъехались по домам. Но в первую же ночь, после нашего возвращения, позвонила Хлоя.
– Мы никуда не поедем
– Так ей и скажи.
Но сестра Хлоя звонила только затем, чтобы рассказать, как она случайно увидела Дока выходящим из ветеринарной клиники Форд-Сити, куда он зашел, чтобы проконсультировать ее главу по поводу лошади, у которой был колер. В руке у него была трость, на которую, по ее словам, он почти не опирался. Сестра Хлоя сказала, что никогда не видела человека "его возраста", который бы выглядел лучше.
– Глаза горят и хвост пистолетом!
– сказала она, - Я все еще не могу в это поверить. Месяц спустя он гулял по кварталу уже без трости и той зимой каждый день плавал в бассейне местного фитнесс центра. Больше шестидесяти пяти ему было дать невозможно. Все так говорили.
После выздоровления отца, я разговаривал с целой бригадой медиков, которая его лечила. Я сделал это потому, что то, что с ним случилось, напомнило мне о так называемых чудесных постановках, которые были широко распространены в провинциальных городках средневековой Европы. Я заметил про себя, что если бы я изменил имя отца или же называл его просто Мистер Джи, то получилась бы интересная статья для какого-нибудь журнала, к примеру. Возможно, так бы оно и было, или почти так, но я не написал эту статью.
Я разговаривал со Стэном Слоаном, семейным врачом Дока, который первым забил тревогу. Он отправил Дока в Питсбургский Институт Онкологии и поэтому мог обвинять в последовавшем неправильном диагнозе докторов Ретиф и Замаховски, которые там лечили отца. Те, в свою очередь, обвиняли рентгенологов в некачественном снимке. Ретиф сказал, что руководитель отдела рентгенологии вообще человек некомпетентный, который не в состоянии отличить печень от поджелудочной железы. Он просил его не цитировать, но двадцать пять лет спустя, я полагаю, эта просьба уже утратила свою актуальность. Доктор же Замаховски сказал, что это был простой случай уродства органа.
– У меня никогда не было уверенности в правильности первоначального диагноза, - признался он. С Ретифом я говорил по телефону, а с Замаховски лично. Он носил белый лабораторный халат с красной майкой под ним, что как бы говорило "Лучше бы я сейчас играл в гольф".
– Я всегда считал, что это был синдром Фон Хиппел-Линдау, - сказал он.
– Который бы тоже не убил его?
– спросил я.
Замаховски одарил меня загадочной улыбкой, которую доктора обычно приберегают для невежественных слесарей-водопроводчиков, домохозяек и преподавателей Английского. Затем он сказал, что опаздывает на встречу. А когда я разговаривал с руководителем отдела рентгенологии, тот просто развел руками:
– Мы отвечаем только за снимок, а не за его интерпретацию, - сказал он.
– Следующие десять лет мы будем работать на оборудовании, которое позволит сделать так, что неправильные толкования как вот это, станут почти невозможными. А пока, почему бы вам просто не радоваться тому, что ваш папа жив и здоров? Я так и поступил бы на вашем месте.
В этом смысле я делал все от меня зависящее. И во время моего короткого расследования, которое я, конечно же, именовал "исследованием", я узнал интересную вещь: на медицинском языке чудом называется неправильный диагноз.