Айла и счастливый финал

Перкинс Стефани

Я хотела прогуляться, ведь я так мало хожу в обычные дни – суши-ресторан прямо за углом, не говоря уже о «Домике на дереве», – но Джош бросил быстрый взгляд на мои туфли и повел меня к ближайшей стоянке такси. Да, я надела самые высокие каблуки, какие только у меня были. Однако Джош по-прежнему оставался выше меня на добрых пятнадцать сантиметров. Правда, теперь мне не придется так уж сильно тянуться, если он попытается меня поцеловать. А я надеюсь, что он попытается.

Вестибюль музея производит не менее сильное впечатление. Когда мы проходим мимо

информационной стойки, Джош снова берет меня за руку. У нас потные ладони. Мы поднимаемся на переполненных эскалаторах все выше, и выше, и выше, вдоль стены из стали и стекла. Сверкающие улицы Парижа тянутся к горизонту. Мы обсуждаем все, что привлекает наше внимание, – людей, машины, соборы, даже Эйфелеву башню, – но не потому, что нам больше не о чем говорить, просто нас окутывает чувство, что нам много чего нужно сказать друг другу. Но с чего начать?

Мы переходим на другой эскалатор, чтобы подняться на пятый уровень, и я становлюсь на ступеньку выше, поворачиваясь лицом к Джошуа. Теперь наши глаза на одном уровне. Мы начинаем смеяться, хотя для этого не было никакого повода, и тут он внезапно берет меня за руки и подается вперед.

Вот этот момент!

Джош медлит. А потом передумывает и отстраняется. Я наклоняюсь, подбадривая, как бы говоря ему, что это самый подходящий момент, его улыбка возвращается, наши глаза закрываются, его нос утыкается в мой и… бип!

Мы подпрыгиваем от неожиданности. Из его кармана снова раздается писк.

– Извини, – смущенно говорит Джош. – Извини.

Он отпускает мои руки и достает телефон, чтобы отключить звук. А потом вдруг неожиданно смеется.

– Что такое? – Все внутри меня трепещет.

– Он получил работу. – Мой любимый неверяще качает головой. – Он действительно устроился на работу.

Джош показывает мне экран телефона, с которого нам улыбается парень с взъерошенными волосами. Он поднял вверх указательный и средний пальцы – знак победы. Это лучший друг Джошуа, Этьен Сент-Клэр.

– Где Сент-Клэр сейчас учится? – Я улыбаюсь, несмотря на наш несостоявшийся поцелуй.

По неизвестным для меня причинам друга Джошуа чаще называют по фамилии.

– В Калифорнии. В Беркли. Он сказал, что устраивается на работу в кинотеатр, но я не поверил ему. – Джош снова качает головой, и мы переходим на последний эскалатор. – Он за всю свою жизнь ни дня не проработал.

– А ты? – интересуюсь я, потому что многие ученики из нашей школы совмещали занятия с работой.

Джош хмурится. Он стыдится своего ответа и признается:

– Нет.

– Я тоже, – вздыхаю я.

Нас обоих охватывает чувство вины за то, что мы родились в богатых семьях.

Джош снова смотрит на экран телефона. Я наклоняюсь и рассматриваю фотографию поближе.

– Уф. Это самая уродливая униформа на свете. Разве кто-то может выглядеть хорошо в бордовом полиэстере?

Джошуа улыбается.

Эскалатор заканчивается. Джош быстро печатает ответ, выключает звук на телефоне и убирает его в карман. Интересно, рассказал ли он Сент-Клэру о нашем свидании?

Интересно, заслуживает ли эта новость внимания?

Мы направляемся к галереям, но наше внимание привлекает толпа, собравшаяся в ресторане на верхнем этаже. Столы убраны, и целая армия стройных моделей пробираются через толпу. На головах их красуются белые завитые парики, на губах – белая помада, на щеках вместо румян белые круги. Джош поворачивается ко мне и склоняет голову:

– Пойдем?

– Почему бы и нет, – заинтересовавшись происходящим, отвечаю я. – Мне кажется, там должно быть интересно.

Мы проскальзываем внутрь, и он подхватывает два бокала с проносимого мимо подноса. Уверена, мы самые молодые из собравшихся. А еще, похоже, это частная вечеринка. Из-за гула возбужденных голосов и странной, быстро сменяющейся музыки в зале необычайно шумно даже для Парижа.

– Как будто празднуют Новый год! – кричу я.

– Но не настоящий! – Джош наклоняется, чтобы прокричать мне в ответ. – Это как будто фильм какой-то, все такое ненастоящее! Я обычно встречаю Новый год в одиночестве в своей спальне, смотрю телевизор.

– Да! Именно! – соглашаюсь я.

Джош передает мне бокал и кивком указывает на гигантскую декоративную алюминиевую конструкцию. Мы ныряем под нее. Здесь немного тише, и я поднимаю бокал:

– За Новый год? Или новый учебный год?

Он театральным жестом прижимает руку к сердцу:

– Мне очень жаль, но я не стану пить за это.

– Ладно. – Я смеюсь. – Как насчет… комиксов? Или Жоанна Сфара?

– Предлагаю тост, – Джош с насмешливой серьезностью поднимает бокал, – за новые начинания.

– За новые начинания, – подхватываю я.

– И за Жоанна Сфара, – не унимается Джош.

– И за Жоанна Сфара. – Я снова смеюсь.

Раздается звон бокалов, и я замечаю, что Джошуа смотрит мне прямо в глаза, так, как принято у французов. Моя улыбка становится шире.

– Ха! Я так и знала, – восклицаю я.

– Что знала? – не понимает Джош.

– Ты смотрел мне в глаза, – поясняю я. – Мне всегда казалось, что ты притворяешься, будто не знаешь местных традиций. Но ты их знаешь, потому что слишком хорошо все подмечаешь.

С видом победителя я делаю глоток шампанского. Пузырьки щекочут кончик языка, и на моем лице расплывается такая довольная улыбка, что Джош не может сдержать смех.

Спасибо Франции за то, что алкоголь здесь можно пить с восемнадцати лет, а мы по местным меркам уже почти совершеннолетние. В Америке этот номер бы не прокатил.

– А вдруг я смотрел на тебя потому, что мне этого просто хотелось? – Джош удивлено приподнимает брови.

– Готова поспорить, ты и французский знаешь, – бросаюсь я в наступление. – Ты никогда не говоришь на нем в школе, но держу пари, у тебя с ним нет никаких проблем. Люди сколько угодно могут притворяться глуповатыми, но некоторые поступки выдают их.

Джошуа натужно кашляет. Кажется, пузырьки попали ему не в то горло.

– Притворяться глуповатыми? – отдышавшись, сипит он.