Айя и Лекс
Шрифт:
— Доброй ночи, Паша, — прозвучавший в трубке жёсткий женский голос вызвал новую волну страха. — Это Марина Владимировна.
— Да, я узнал, — запинаясь, проблеял Павел. Эта женщина всегда была верной спутницей Дьявола, которым для него оставалась Алина. С Мариной Владимировной они бы стали идеальной парой. Павел вытер со лба пот.
— Есть разговор, Паша, — продолжала тем временем Марина.
— Что-то случилось с Айей? — Павел сел на край кровати, спустив босые ноги на стылый пол.
— Не больше обычного, Паша. Не больше обычного, — повторила задумчиво. И на долю секунды Павлу показалось, что Марина
Вернуть? Павел задумался. Нашарил под кроватью тапочки и всунул в них замёрзшие ноги. Еще неделю назад он хотел вернуть Айю, понимая, что сделал самую большую ошибку в своей жизни. С трудом сдерживался, чтобы не позвонить ей. Покаяться хотел. Павел знал — она бы простила, если бы была одна. Но Айя быстро нашла ему замену.
— Вы же так прекрасно ладили. Знаете друг друга с детства. Дружите, — её голос потеплел. Или Павлу показалось?
— Дружили, — поправил он, встав с постели, — до первого поцелуя. Не думаю, что я хочу вернуть Айю.
— Даже если она беременна?
— Беременна? — переспросил Павел, застыв на пороге кухни. — Айя беременна? Как же…
— Ну тебе виднее, — ехидно заметила Марина. — Это ведь твой ребёнок, не так ли?
— Мой? С чего вы взяли? — он поскреб пальцем облупившийся кафель на стене. Он не мог быть отцом этого ребенка. Он вообще не мог быть ничьим отцом.
— По сроку. Ей рожать в декабре.
— В декабре… — эхом повторил Павел.
Не в силах стоять, он опустился на табурет. Грудь сдавило раскалёнными цепями, обожгло лёгкие. Сердце стучало и замирало, на короткий миг обрывая его жизнь, чтобы снова зайтись в привычном ритме. Айя обманывала его. Выходит, она давно спуталась с этим докторишкой. Настолько, что тот успел её обрюхатить. Теперь и Павлу стали ясны причины её выбора. Лживая дрянь! Пальцы до скрежета сдавили трубку мобильника. А он ещё себя считал виноватым, что обидел бедную невинную девочку. Невинную, ха! Строила из себя невинность, а сама трахалась с этим. Тварь! А он её святой считал, идиот! Правильно Алина смеялась над ним. Они все одинаковые. И Айя не стала исключением, скорее закономерностью. Яблочко от яблоньки… Кстати, о яблоньке…
Павел криво усмехнулся, доплетясь до кухонного стола и сев на угол столешницы.
— Марина Владимировна, — резко оборвал он пламенную речь женщины, распинающейся о большой любви к дочери. Павел не верил ей. Он давно убедился, что Айя для матери не больше, чем инструмент в покорении очередной вершины. — Извините, я устал и спать хочу.
И отключился, не дождавшись ответа собеседницы. По боку. Пусть хоть подавится собственной желчью, которой сейчас наверняка брызжет — как же, какой-то мальчишка не разделил ее планов! А Павлу было глубоко насрать на ее обиды. Он хотел другого. Сейчас как никогда остро ощущая горький привкус мести на языке. Он отомстит. Лишит ее уверенности и союзника. И тогда Айя узнает, каково это, когда остаешься один на один с целым миром, в котором нет никого, кому бы ты был нужен. А потом она сама приползет к нему. А он вновь заполучит Айю, чтобы дольше насладиться вкусом мести.
Павел, не колеблясь, набрал на телефоне одиннадцать цифр. Ответили сразу, словно ждали его звонка. А может, действительно ждали? Не зря же мать дала именно этот «одноразовый»
— Доброй ночи, — уверенно произнёс Павел. — Я хочу сделать заказ…
19
Конец сентября.
— Ты никуда не полетишь, — Лекс обрывает меня на полуслове, с трудом сдерживая рвущуюся ярость. Глаза прищурены, скулы заострились еще больше, пальцы сжаты в кулаки. Да, знаю, из-за моего упрямства у него сдают нервы, но я не могу…не могу отпустить его одного. Слишком часто за последние недели я это делаю. И слишком сильно я устала от чужого города и чужой страны. За эти месяцы я так и не стала здесь своей. И я упорно не понимаю, почему Лекс не хочет, чтобы я возвращалась обратно.
Сегодня этот нерешенный вопрос настиг нас на кухне, когда муж кому-то по телефону пообещал, что прилетит через два дня и сам во всем разберется.
— Да в чем проблема, я не понимаю? — бедром опираюсь о столешницу, кладу руки на округлившийся живот. От нашего спора даже малыш притих. Нейтралитет держит, надо же. А еще пару дней назад, когда я только завела разговор о возвращении домой — во всем поддерживал отца, нещадно пиная меня всеми своими маленькими конечностями. А сегодня тишина вот.
— Вообще никакой проблемы, — разводит руками. — Просто ты остаешься.
— А ты — нет, — договариваю.
— А я — нет, — соглашается Лекс, немного расслабившись. Думает, переубедил? Дудки.
— Отлично. Тогда я полечу одна. А когда прилечу — на развод подам. Как тебе такой расклад, муж мой?
Лекс лицом потемнел и весь подобрался, словно я вот прямо сейчас убегать буду. Может быть и драпанула бы, да только тяжело на седьмом-то месяце.
— Это что еще за бредовые фантазии? — просевшим голосом.
— И ничего не бредовые, — и малыш толкается в раскрытую ладонь, не одобряет мои слова. Ничего. Никуда мы от нашего папочки не денемся. И он от нас. Если только…эта мысль возникает внезапно. Как вспышка. Яркая и настолько мучительная, что дышать становится тяжело. Но расставляющая все по своим местам: его частые отлучки, нежелание брать меня с собой и полное отсутствие секса…сколько уже? Две, три недели? Месяц? Два? Да я уже не помню, когда в последний раз он прикасался ко мне не как к жене или матери его будущего ребенка, а просто как к желанной женщине. Голова идет кругом и все расплывается перед глазами. А сердце, сбившееся с ритма, застревает где-то в глотке, мешая дышать, говорить. Я хватаюсь за горло в каком-то беспомощном порыве и тут же ощущаю сильные руки на талии, плечах, лице.
В черных глазах плещется страх, такой неконтролируемый и жуткий, что мороз по коже.
— Айя, что? Где болит? Что, девочка моя? — он заглядывает в мои глаза, ощупывает и застывает, положив ладонь на мой живот. — Айя? — с надеждой и болью всматривается в мое лицо. И когда наш сын отзывается на его прикосновение ощутимым пинком, а я мотаю головой, зная, что он поймет — все хорошо — Лекс выдыхает и упирается лбом в мой лоб. И взгляд держит, не отпускает. И я вижу, как истаивает страх, оставляя после себя легкую тревогу. Все еще переживает. И от этого щемит сердце, по-прежнему гулко бьющееся где-то в горле. И я по-прежнему ничего не могу сказать.