Азъ воздам, Господи
Шрифт:
Прошел год и второй, Сережа теперь превратился в крепкого подростка, и не было дня, чтобы он не заглянул к Тулубьеву хотя бы на несколько минут. Между ними установились совершенно особые отношения душевной близости; в лице Сережи теперь играл здоровый молодой румянец, оп ходил в бассейн, отлично развивался и быстро рос. И вот однажды к Тулубьеву спустился отец Сережи — Георгий Павлович Никитин. С первою же мгновения, едва взглянув ему в широкое, холодно приветливое лицо, Тулубьев почувствовал себя неуютно. Никитин был у Тулубьева впервые и в лице у него мелькнуло легкое удивление, хотя раньше жена ему о многом рассказывала. Просторная квартира была гулкой и пустой,
– Слушаю вас, Георгий Павлович, - сухо и официально кивнул Тулубьев, все больше ощущая скрытую враждебность и неприязнь к гостью — Чем обязан?
– Давайте, Родион Афанасьевич, напрямик, по-мужски.— Никитин небрежно окинул взглядом пустой кабинет с единственным приличным пейзажем на голой стене, с разлохматившимися и кое-где начавшими отставать обоями.
– Я к вам посоветоваться. Вы отнимаете у меня единственного сына... Вы да же ключ к собственной квартире ему дали…Да, да, по-вашему взгляду я вижу, вы всё понимаете. Вот я и хочу спросить у вас, что же мне делать?
– А что, господин Никитин, разве, необходимо что-то делать? — спросил и Тулубьев, усаживаясь на второе кресло у письменного старинного мореного дуба стола из все того же фамильного проданного гарнитура и с неожиданно проснувшимся глубоким интересом всматриваясь в Никитина.
– Я полагаю – да.
– Никитин стряхнул невидимую пыль с брюк на колене.
– Я не хочу, чтобы мой сын вырос слюнтяем и чтобы его тут же раздавили. Я внимательно изучил всё вами написанное, все ваши книги... сознайтесь, Родион Афанасьевич, ваш прекраснодушный романтический мир давно рассыпался, исчез. Россия давно другая - теперь главное в России деньги. Это и сила, и власть, и жизнь. Зря вы иронически усмехаетесь, всё вернулось на круги своя.
– Как вы ошибаетесь, господин Никитин!
– покачал тяжелой головой Тулубьев.- Россия это
прежде всего, Бог... Так было, так будет всегда. А все иное это уже не Россия...
Втягиваясь помимо своей воли в ненужное и тягостное противостояние, Никитин все же не думал уступать, да и не мог, он не был согласен с упрямым и чудаковатым стариком, пережившим свое время и самого себя.
– Останемся, дорогой сосед, каждый при своем, ведь возможно сосуществовать и так,— сказал он примирительно.— У нас более конкретный вопрос. Как вы понимаете, я бы мог переменить квартиру, уехать в другой район Москвы или даже куда-нибудь за океан. Дело у меня налажено, и им можно управлять при нынешних средствах связи даже из Австралии. Вы понимаете, что это нашу проблему не решит... Так ведь, Родион Афанасьевич?
– У вас, я думаю, как у всякого очень делового человека, есть свои продуманные предложения, - еле заметно улыбнулся Тулубьев - Слушаю вас.
– Что ж, - повторил, как эхо, Никитин.— Что ж... Вы правы, действительно, есть. Мое предложение - вы должны подготовить Сережу и затем уехать на другое место, в другой город... Допустим, в Париж или Мадрид... или в кругосветное путешествие, как это часто делают состоятельные пожилые люди... Если не захочется, хотя бы в другой район Москвы или в Подмосковье, у меня есть возможность предоставить вам в личную собственность жилье на выбор. Любое, хоть квартиру, хоть особняк. Разумеется, своего настоящего адреса вы Сереже не дадите...
– вам, господин Никитин, не жалко сына? спросил Тулубьев, глядя на своего гостя исподлобья
– Жизнь жестока, Сережа скоро повзрослеет и будет мне. благодарен, - ответил Никитин.
Другого
– Вполне возможно, - подтвердил Тулубьев.
– А теперь я, знаете ли, быстро устаю. Я подумаю, господин Никитин, над вашим предложением.
Они встали, Никитин был пониже, и некоторое время они смотрели друг на друга молча и сосредоточено, словно отдыхали от трудного разговора.
– Я вас, Родион Афанасьевич, очень прошу не тянуть, у человека так мало времени, - сказал Никитин и, поклонившись, быстро вышел, а Тулубьев, очнувшись, покачал головой:
– Вот негодяй... а? Черт знает, что происходит...
На следующей неделе он посоветовал своему всемогущему соседу, когда тот напомнил о себе телефонным звонком, никогда больше не обращаться к нему по этому поводу, и как-то сразу забыл о нем. Сережа продолжал заглядывать к Тулубьеву чуть ли не каждый вечер, рассказывал о своих делах, о закрытом колледже, в котором учился, и однажды, помявшись, сообщил, что отец уговаривает его уехать в Лондон и получить, лучшее в мире образование, и что он категорически отказался.
– Ведь я правильно сделал? — спросил он требовательно, и Тулубьев замялся, вот жизнь опять вынуждала его к нелегкому противостоянию почти к подвигу, скорее всего, бессмысленному.
– Да, - коротко и тяжело вздохнул он, хотя в душе ширилось и ширилось совершенно иное чувство сквозящего, почти солнечного простора. Знаешь, Сережа, я задумал кое-что написать,
собираюсь на несколько дней уехать к знакомым. Зовут к себе, на дачу, мне у них хорошо работается. Так что ты не тревожься. В Москве стало трудно работать - шумно, суета, гарь, все пронизано темными токами. Приеду - сразу дам знать, на той неделе сразу же и отправлюсь.
– Так это ведь еще на той неделе!
– заметил Сережа.- А сейчас только среда... Я туг кое-что набросал я вам оставлю тетрадку, вы посмотрите. Хорошо.
Захлопотавшись, совершенно запутался в вещах, которых оказалось неожиданно много, понимая, что нужно отобрать, отправляясь пожить на несколько дней в чужой дом Тулубьев к концу недели, вечером, по своему обыкновению вышел на балкон. Темнело, пропархивал крупный редкий снег, залетая иногда в затишье и попадая на лицо и руки. Тулубьев представил себя в снёжном лесу и улыбнулся - все-таки жизнь начинала понемногу налаживаться. Вчера звонила дочка и, задыхаясь от волнения, обещала завтра непременно заехать и сообщить ему нечто весьма и весьма важное, очень радостное, касающееся их всех.
Тулубьев усмехнулся; наконец-то, сбывалась его мечта о внуке, поздненько, конечно, едва ли он успеет дождаться, когда тот поднимется и хотя бы пойдет в школу, или колледж, или гимназию, что там они придумают. Но, слава Богу, еще одним москвичом станет больше. Москва - матушка она всех укроет и согреет и даст дорогу в жизнь. До него долетел привычный скрип двери в передней, ага , пришел Сережа, и теперь они молча, два самых близких человека, постоят рядом, полюбуются вечерней Москвой, они давно понимали друг друга почти без слов. Тулубьев облокотился о решетку балкона - и в тот же миг тяжелая пуля, вылетевшая из мрака, тупо ударила его в середину лба и, выходя, выломила рваный кусок кости из затылка. Время вспыхнуло, рассыпалось и погасло. Он обвис на решетке, в одно мгновение разделившей два несовместимых, взаимно исключающих и непрерывно переливающихся друг в друга мира.