Азарт среднего возраста
Шрифт:
– Пойдем, – сказал он, целуя Варю. – Печка, я видел, погасла. Надо заново разжечь.
Они сидели на полу в предбаннике и жгли в печке старые веники, березовые и дубовые.
– Ты скажи мне про себя хоть что-нибудь, – сказал Александр.
– Что сказать?
Варя подняла на него глаза. Лицо у нее порозовело от близкого огня и от этого выглядело непривычно.
«А без румянца она, получается, привычная?» – подумал он.
Нет, это слово вообще к ней не подходило. Она была – родная, вот какая! От такой странности, которую невозможно было объяснить логически,
– Я ведь ничего о тебе не знаю. То есть и ты обо мне, конечно, тоже. Но все-таки сначала ты расскажи. А то мне не терпится, – улыбнулся он.
– Правда? – Варя посмотрела удивленно.
– Правда.
– Да мне и нечего особенно рассказывать. Живу, работаю. Художницей по фарфору.
– Ух ты! – удивился он.
– А что, не похожа? – улыбнулась она.
– Как раз наоборот. – Александр оглядел ее с каким-то новым интересом. – Ты сказала, и я сразу увидел, что похожа. Лицо такое… Прозрачное, – слегка смущенно добавил он. – А почему ты это выбрала?
– С детства смотрела, как бабушка рисунки для фарфора делала, – объяснила Варя. – Но она их как-то в пустоту делала, в деревне ведь они, конечно, никому не были нужны. А уехать она никуда не пыталась. Что-то, мне кажется, было в ее прошлом такое… После чего она в эти свои рисунки погрузилась совершенно. И знаешь… – Варя подняла на него глаза. – Я ведь потому в Москву и уехала, что для себя этого очень боялась. Боялась, что фарфор для меня как для нее будет – что-то вроде стены. Которой я от жизни отгораживаюсь.
– Фарфоровая стена? – Александр улыбнулся. – Красиво. Как ветер.
– Почему как ветер? – не поняла Варя.
Теперь смутился он.
– Да я ветра люблю. Разные. Есть мистраль, северный ветер или северо-западный. Я однажды во Францию зимой поехал, чтобы его послушать.
– И как? – спросила Варя. – Понравился?
– Я его испугался. Он такой, знаешь… Однонаправленный. Кажется, что смерть пришла. И такая тоска берет, что хоть вместе с ним вой.
– А еще какие есть? – поспешно спросила Варя.
Александр понял: ей не хочется, чтобы он вспоминал ту тоску.
– Еще есть сирокко, – сказал он. – Из Сахары дует. Мне на Канары часто приходится ездить, потому что у меня же корабли – рыболовецкий флот. А на Канарах у них атлантическая база. И мне всегда нравилось, когда там сирокко начинался. Хотя нравиться, конечно, нечему: песчаная пыль в горло лезет. Не очень-то приятно. Но как представишь: ветер из Сахары… – Он улыбнулся. – Ну, и другие разные есть ветра. В каждом своя странность.
Никогда и никому он не рассказывал об этом. Не было на всем белом свете ни одного человека, которому интересно было слушать, что он думает про ветра, что чувствует, когда они дуют. Ни одного. Только эта женщина, которой он каким-то непонятным образом умудрился не знать целую свою жизнь и без которой теперь своей жизни не мыслил.
– Ну-ну, рассказывай про фарфор, – сказал Александр. – Извини, перебил тебя.
– Нет уж! – засмеялась Варя. – Теперь ты рассказывай. Про ветра. Про корабли.
Но он все-таки заставил ее рассказать про фарфор. Очень
Она вообще была очень разная. И совсем не такая, какой должна была бы показаться постороннему уму. В ней не было неопределенности, но была та обнаженная ясность, которая не желает быть однозначностью именно и только потому, что она – ясность.
И еще она менялась каждую минуту, и без всякой связи с внешним миром, просто сама из себя, и поэтому на нее можно было смотреть бесконечно, угадывая: какая она будет вот сейчас? а теперь?
Нет, не поэтому хотелось ему на нее смотреть! Не ради того, чтобы получить от нее какие-нибудь впечатления, даже очень сильные. Ему ничего не хотелось от нее получить… Александр удивился, когда это понял: что Варя такая женщина, от которой ничего не хочется получить, а которой все хочется только отдать. Или дело здесь было не в ней, не в том, какая она, а только в нем самом?.. Что-то совсем новое произошло с ним, когда он ее встретил!
– Ты почему смеешься? – заметила Варя. – Не надо мне было про все это рассказывать! Мужчине это точно неинтересно. Разве что фарфоровому мастеру.
– Ну, я, конечно, не фарфоровый мастер, – сказал Александр. – Но у тебя один секрет такой есть…
– Какой? – заинтересовалась Варя.
– Ты говоришь о далеких от меня вещах, и я, правду сказать, половину мимо ушей пропускаю. А потом они всплывают, эти вещи. В сознании у меня всплывают. И покоя не дают, и я себя тогда ругаю, что невнимательно тебя слушал. Вот как стихи те – ты сказала, они про Александров, помнишь? – Варя кивнула. – «Заветный звук на долгий срок…» Ну что мне до них? А засели в мозгу, как гвоздь. И овцы, которые у Джотто на настоящих не похожи. И с фарфором твоим так же будет, точно: буду думать и думать, а почему, поди объясни. Я же про него раньше и не думал никогда. Ну, есть дома чашка фарфоровая, старинная. И ту у нас никогда не любили.
– Почему? – удивилась Варя.
– А ее когда-то отцу его первая жена подарила. Сама ушла от него, до войны еще, а чашку вроде как на память оставила. Вера этим возмущается страшно. Она красивых жестов терпеть не может. Говорит: хотела та уходить – пусть бы и уходила, а сердце отцу рвать незачем было. Но я про эту чашечку и минуты лишней никогда ведь не думал. – Александр улыбнулся. – Да и очень даже хорошо, что та жена от отца ушла. Иначе он на маме не женился бы.
– И тебя бы не было!