Азеф
Шрифт:
Немного арифметики. 150 тысяч (минимальная цифра) — это по курсу 1909 года чуть меньше 70 тысяч рублей. 250 тысяч марок — это в рублях где-то 115 тысяч.
Полицейское жалованье Азефа за десять лет (с возвращения в Россию), считая премиальные и компенсации расходов, — где-то 65 тысяч рублей. Из них большая часть, около 40 тысяч, получена за два с половиной года, с мая 1906-го по декабрь 1908-го.
Эти деньги Азеф не мог никому показать; он их не тратил на жизнь. На них покупались акции, ценные бумаги, которые приносили какие-то дивиденды. Так что правильнее, наверное, говорить о 70–75 тысячах рублей.
Жил Азеф очень широко, практически не таясь, на средства Боевой организации. Об этом мы уже писали. Разумеется,
Так и скопился капитал. Очень даже не плохой, хотя все-таки неплохой по мелкобуржуазному счету. Такие деньги Азеф вполне мог бы заработать, останься он инженером и займись легальным, безопасным бизнесом в области электротехники.
Как распорядился он деньгами? Обзавелся шестикомнатной квартирой на Луитпольдштрассе, мебелью, столовым серебром.
И, конечно, любимая…
По свидетельству Хедди, он в первые годы знакомства купил ей драгоценностей чуть ли не на 50 тысяч марок. (Но в основном, видимо, еще до начала совместной жизни в Берлине.) Еще 30 тысяч он положил в банк на ее имя — в акциях солидных фирм.
Удивительная судьба у этой заурядной, простодушной, малообразованной и, судя по фотографиям, даже не очень красивой женщины. Сначала она стала любовницей человека, занимавшего третье место в ряду наследования российской императорской короны и позднее объявившего себя императором. А потом — потом деньги, которые в ходе грандиозных и кровавых исторических событий в России оказались на счету одного талантливого прохвоста, превратились в ее серьги и ее столовое серебро.
Остальное — около 100 тысяч марок — он вложил в дело. Неймайер стал биржевиком. Тоже игра, правда, безопасная и бескровная.
И все-таки — в последний раз! — почему он не воспользовался своими трудовыми сбережениями, чтобы унести ноги за океан? Не хотел учить новый язык, привыкать к новому быту? Значит, не очень и боялся. Или что-то удерживало его в Европе? Сыновья, которых он все равно больше не мог видеть — и которые по иронии судьбы как раз в Америке-то в итоге и оказались?
Он жил по-прежнему на широкую ногу, дружил с соседями, часто принимал гостей. Как ему удавалось скрывать, что он иностранец? Его немецкий, судя по письмам, был далек от идеала. Впрочем, Неймайеры и не делали секрета, видимо, из того, что они долго жили в России. Ставили настоящий тульский самовар — его Хедди привезла из Петербурга в начале 1908 года. Это была единственная вещь из российской жизни, которую она (по просьбе Азефа) сохранила. Любил герр Неймайер преферанс, часто собирал у себя компанию… Ну, конечно, — математический ум.
Однако этими скромными домашними играми дело не ограничивалось. Подавленную страсть к смертельной, опасной игре не могла утолить биржа. Каждое лето Неймайер срывался и уезжал на Ривьеру, в Монте-Карло, в Монако — где просаживал значительную часть своих биржевых заработков. Только в 1911 году он проиграл 75 тысяч франков. Можно было убить двух Плеве.
Хедди удивительно спокойно относилась к этой слабости спутника своей жизни. Она оказалась хорошей женщиной, верной, преданной, благодарной. Азефу вообще везло на нерассуждающую, верную женскую любовь.
И Азеф был с ней нежен.
Сохранилось множество его писем к ней, которые Хедди старательно хранила.
Первое из них датируется 21 декабря 1909 года.
«Gelibte, suesse M"uttchen!» («Любимая, сладкая мамочка!») — так обращается Азеф к Хедди. Вообще он обычно называет в письмах ее «мамочка», а себя в третьем лице — «папочка». Первое письмо — сплошные жалобы на жизнь: в вагоне папочка плохо спал (в купе было четыре парня),
299
РГАСПИ. Ф. 284. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 1.
О чем он писал ей? О разном. Иногда о довольно неожиданных вещах. В одном письме он очень подробно и примитивно, как ребенку, описывает ей политическую систему Англии, чтобы продемонстрировать, как влияет какое-то голосование в палате общин на курс каких-то акций. Он вообще держит ее в курсе своей работы, работы мирного биржевика. Любой женщине это приятно.
А ведь совсем недавно он лично знал многих депутатов другого парламента, правда, куда более молодого и менее полновластного, и давал советы премьеру великой державы… А еще раньше он поворачивал политику этой державы другими способами, с помощью взрывных устройств. Что знала Хедди о той его жизни?
Азеф (Неймайер) по-прежнему был театралом. В письме от 15 января 1910 года он описывает посещение оперетты Легара «Цыганская любовь». «Na, ja die Zigeunes Liebe ist wirklich gut. Sehr romantisch» [300] [301] . И дальше на четырех страницах подробнейше пересказывается сюжет оперетты.
Те, кто утверждает, что дальше кафешантана и оперетки вкусы Азефа не шли, — заблуждаются. В предыдущем письме (от 13 января) «папочка» описывает «мамочке» свои впечатления от посещения спектакля «Ричард III» в Королевском драматическом театре Берлина. Можно предположить, что он смотрел Шекспира несколько иными глазами, чем мирные, невинные бюргеры, одним из которых он попытался стать. В их жизни не было ни великих страстей, ни больших злодейств, ни исступленной мести миру за свою ущербность. Да и за актерской игрой Азеф следил, пожалуй, как профессионал. И вовсе не потому, что когда-то, в юности, сезон или два был актером провинциального театрика на юге России…
300
«Да, Цыганская любовь действительно хороша. Очень романтично» (нем.).
301
Там же. С. 18–21.
Я ОСТАЛСЯ И ЕСТЬ ТОТ ЖЕ ЕВГЕНИЙ
Между тем весть о предательстве Азефа взорвала революционный мир.
Эсеры стали в лучшем случае всеобщим посмешищем, в худшем — предметом подозрений. Кропоткин, один из судей, теперь прямо подозревал Чернова и Натансона в том, что они знали о службе Азефа в полиции и «видели в нем нового Клеточкина» (то есть Клеточникова. — В. Ш.). Ходили слухи о том, что эсеры устроили бывшему главе Боевой организации «побег на воздушном шаре». Другие прямо обвиняли Чернова, Савинкова, Натансона, всех, кроме разве «бабушки», в сотрудничестве с полицией.
Никто не знал, что и кого реально выдал Азеф, — за исключением того, о чем сообщил Лопухин. Его «провокации» приписывали все неудачи, какие случились у партии. В заграничных газетах печатались фантастические сообщения о «тысячах революционеров», арестованных и казненных по его доносам. Вообще газетчики вволю оттянулись на очередной сенсации. Страницы повременных изданий украшали портреты новоявленной знаменитости — один другого монструознее. Появлялись фальшивые исповеди демонического предателя.