Азенкур

Корнуэлл Бернард

— Бей их! Бей!

Он с новой силой обрушился на французский строй, прорубая место для своих латников и разя врагов с молниеносностью, снискавшей ему славу самого грозного турнирного бойца в Европе. Копейным жалом алебарды он пронзал набрюшники, прикрывающие пах, а когда враг с воплем сгибался от боли, обрушивал на него топор или молот и оставлял француза латникам, милостиво дарующим смерть упавшим врагам. Удары, успевающие задеть доспехи самого сэра Джона, были редкими и слабыми, лишь раз кто-то из французов чуть было не обрушил на него алебарду, но переломившееся древко спасло командующего от удара. Разразившись боевым кличем, сэр Джон рубанул француза алебардой по ногам, метя лезвием в наколенник. Француз, уже падая,

в ответ попытался достать врага остатком древка, но сэр Джон ударил молотком по вражескому шлему — и сталь не выдержала, из-за забрала брызнула кровавая жижа. Стараниями сэра Джона и его латников разрыв в рядах французов углублялся, все больше трупов ложилось под ноги англичан.

Сэр Джон, увлеченный битвой, не видел, как слева от него замертво упал герцог Йоркский.

При начале наступления французы в первую очередь ударили в авангард англичан и, потеряв сотню латников, добрались до отряда короля Генриха. Шедший в первых рядах Жильбер, мессир де Ланферель краем глаза заметил, как слева от него английский строй отступил от первого удара, однако герцог Йоркский с отрядом стояли на месте, орудуя копьями. Ланферель отклонился, пропуская чей-то копейный наконечник, скользнувший по кирасе, — и ударил копьем в ближайшее лицо, не защищенное забралом.

— Ланферель! — крикнул он. Англичане должны знать своего противника. — Ланферель!

Отбив вражеское копье, он скинул с плеча булаву и принялся разить ею направо и налево. Здесь, на поле битвы, было не до турнирных учтивостей и фехтовальных изяществ. Здесь оставалось сечь и рубить, убивать и ранить, сея ужас среди врагов. Ланферель обрушил шипастую булаву на герцогского латника, раздробив шлем вместе с черепом, следующего врага отбросил назад — и справа увидел герцога, совсем близко, но прежде пришлось обернуться и убить нападавшего слева англичанина.

— Сдавайтесь! — крикнул Ланферель опустившему забрало Йорку.

Ответом был взмах герцогского меча, звякнувшего по латам француза, и Ланферель, ударив булавой в плечо герцогу, потянул ее к себе, так что Йорк потерял равновесие и растянулся во весь рост на земле.

— Он мой! — крикнул Ланферель. Его охватил боевой восторг — ликование воина, побеждающего врагов. — Он мой!

Ланферель стоял над упавшим Йорком, уперев ногу герцогу в спину, и убивал всякого, кто совался на выручку. Четверо латников, с алебардами наперевес, прикрывали Ланфереля с боков и убивали подступающих англичан, осыпая их оскорблениями.

— Знамя добыть! — рявкнул Ланферель.

Большое герцогское знамя украсит главный зал его замка — повесить его на закопченные балки под галереей, и пусть себе пленный герцог любуется им каждый день…

— Смерти заждался? — крикнул он герцогскому знаменщику, но англичане, оттеснив того на безопасное расстояние, подступили к Ланферелю. Он отбивал их удары, разил наотмашь, сбивал с ног тяжелой булавой — и то и дело кричал своему отряду, чтобы прикрывали спину. Отряду приходилось сдерживать напор своего же войска, подступающего сзади, и солдаты отбрасывали прочь собратьев-французов, освобождая Ланферелю пространство для размаха булавы, готовой разить любого, кто подступится. Четверо латников Ланфереля подступили с алебардами к английскому строю, такому узкому, что Ланферель решил его прорвать и обойти центр с тыла. Повезло захватить герцога — отчего бы не пленить и короля…

Устремившись вперед, он чуть не упал, споткнувшись о тела, наваленные у ног герцога Йоркского, и начал было расчищать себе дорогу, как вдруг копье английского латника ударило ему в нагрудник и отбросило назад.

— Мерзавец! — взревел Ланферель, нацеливаясь окровавленной булавой в лицо англичанину, когда услышал предупреждающий вопль и глянул влево, где англичане теснили французов вспять, угрожая зайти ему в тыл.

Решив, что он еще успеет прорвать вражеский строй, Ланферель вновь

попытался ринуться вперед, но мертвые тела преграждали дорогу, а англичане вдруг двинулись навстречу, задевая его латы копьями, алебардами и булавами, — и ему оставалось лишь отступить, на время отказавшись от мысли прорваться сквозь английский строй.

Он шагнул назад, оставив герцога Йоркского лежать лицом в грязи — оглушенного, вдавленного в землю, захлебнувшегося в кровавой луже. Англичане, перешагивая через труп, подступали к Ланферелю и его знамени, украшенному соколом и солнцем, и французу приходилось оттеснять их тяжелыми короткими ударами. Не зная о гибели герцога, он лишь сожалел, что Йорка придется временно оставить. Вдруг слева, в глубине французского войска, он заметил знамя с коронованным львом и решил, что выкуп за сэра Джона Корнуолла тоже придется кстати.

— За мной! — взревел он и принялся прорубать путь к сэру Джону.

Справа от Ланфереля, у четырех королевских знамен, кипела битва. Десятки французов, мечтающие о чести захватить в плен самого короля, столкнулись с тем же отпором, что и остальные. Передние латники, обессиленные переходом по вязкой пашне и израненные градом английских стрел, сразу же пали под алебардами, молотами и булавами королевской охраны. Теперь нападающие, спотыкаясь об их тела, то и дело нарывались на удары алебард, хотя по-прежнему шли вперед. Французское копье пробило набрюшник младшего королевского брата — Хамфри, герцога Глостерского, — и, когда удар в пах сбросил его в глубокую борозду, французы ринулись захватывать герцога в плен, однако Генрих, встав над раненым братом, двуручным мечом разил врага, не подпуская никого к телу. Он намеренно дрался мечом — оружием, достойным королей. Когда меч оказывался бессилен против молотов и алебард, Генрих не показывал виду — он знал, что Бог на его стороне. Бог укреплял его и давал силы, и даже когда французская алебарда со звоном ударила в коронованный шлем — Бог его сохранил: лишь отскочил зубец от короны да слегка помялась сталь, но шлем уцелел, кожаный подшлемник смягчил удар, и Генрих не потерял сознания. Вонзив меч французу под мышку, король разразился боевым кличем:

— Святой Георгий!

Генриха Английского переполняла дарованная Богом радость. Никогда в жизни он не чувствовал Божьего присутствия так ясно, и к тем, кого убивал, испытывал почти сострадание — ведь они гибли по Божьей воле. Телохранители, не отходящие от Генриха, одного за другим убили восемнадцать французов, которые лишь накануне торжественно клялись убить или пленить английского короля. Эти восемнадцать, связанные друг с другом клятвой, приблизились к королю вместе — и вместе же умерли: их сплетенные окровавленные тела теперь преграждали путь тем, кто еще лелеял мечту сделать короля своим пленником. Кто-то из французов, выкрикнув вызов, двинул шипастой булавой в сторону короля, но тот в дальнем выпаде вонзил конец меча в прорезь вражеского шлема, и булава опустилась на ближнего к королю латника. Другой латник, выбросив вперед алебарду, вонзил копейное жало в горло французу, по обитой железом рукояти густо заструилась кровь. Враг упал на колени, и король втиснул меч в щель забрала, раздирая французу губы и язык. На шлем смельчака обрушилась чья-то алебарда, смявшая сталь и раскроившая череп, и короля, который вытащенным из забрала мечом уже отбивал вражеское копье, обдало кровью.

— Святой Георгий! — крикнул он, всеми жилами чувствуя поток божественной силы.

В глазах француза с копьем, глядевшего на короля сквозь открытое забрало, Генрих увидел страх, затем — когда копье вырвали из рук — молчаливую мольбу о пощаде, но врагам короля Бог не судил милосердия, и Генрих полоснул француза мечом по лицу, взрезав оба глаза. Кто-то из телохранителей молотом пробил шлем ослепленного врага, прибавив еще одно тело к груде тех, что не давали французам подойти к английскому строю.