Азимут бегства
Шрифт:
Отмычка становится на место, Малахия чувствует, как сдвинулись с места колки замка. На лбу и под мышками выступает пот, руки начинают болеть. Он спешит, в плечах появляется неприятное жжение. Кулачок проворачивается, и напряжение в руках спадает. Не спрашивайте, откуда он это знает, он и сам этого не знает, есть некие секретные знания, которые невозможно перевести на человеческий язык.
Наступает момент, когда он заглядывает в самую глубь, в самые сокровенные уголки своей души, где затаилось тревожное ожидание, и это тоже часть хитростей его бывшей профессии. Он надеется, что никто не вмонтировал в эту дверь какой-нибудь
«Один, два, три», — мысленно считает он.
Но ничего особенного не происходит. Дверь открывается внутрь. Нижний край двери не доходит до пола, вся дверь точно повторяет силуэт картины, которая ее прикрывает. Он вешает картину на крюк и старается войти внутрь, встав на книжную полку.
Не надо было этого делать.
Полка скрипнула под тяжестью Малахии, и от этого звука включился свет.
— Черт!
Он хватается за створку потайной двери и прикрывает ее, стараясь не дышать. Между краями картины и дверью образовалась щель, через которую свет проникает в тайный ход. Он пристально смотрит на эту полосу до тех пор, пока она не начинает сливаться у него перед глазами. Он слышит шарканье тысяч ног, чьи-то разговоры. Он ничем не сможет объяснить своего присутствия здесь. Но наступил конец, и никакие объяснения не требуются. Время заканчивается, и таймер выключает свет.
Ход представляет собой узкий лаз, вырытый бог знает когда и бог знает кем, но этого сам Малахия никогда не узнает. Лаз протянулся приблизительно на пятьдесят футов и упирается в дверь, за которой находится настоящий секрет секретных архивов.
64
Высоко над головой величественно плывет небо, великая тьма, мерцающий балдахин. Анхель, как встарь, лежит лицом вверх на крыше. Он сгибает колени и слегка покачивает ими из стороны в сторону. Ступни расставлены, чтобы не соскользнуть вниз по скату. Спиной он чувствует выступающие неровности черепицы, под его тяжестью она тихо потрескивает. С противоположного края крыши на него украдкой поглядывает голубь, он мигает, недоумевая. Зачем это неведомое создание явилось занять вместе с ним такой высокий насест?
— Зря мы учили тебя лазить по скалам, — говорит Койот. Он подтягивается на поручнях пожарной лестницы и появляется над краем крыши. Какая-то мелочь скатывается с черепицы и долго падает вниз. На Койоте шикарный костюм, дорогие ботинки, а в петлице — маленькая роза. Возмущенный такой бесцеремонностью голубь улетает.
Анхель смотрит на Койота, едва заметно улыбается, в глазах его впервые за последние дни загорается огонек жизни.
— Чудная ночь для прогулок.
Койот спускается по скату крыши, не замедляя шага, только сдвинув на затылок шляпу для лучшего обзора. Он не спрашивает, что Анхель делает здесь, на крыше. Он пришел проверить антенну, а потом поднялся еще раз. Койот понимает, что ему надо найти какое-то занятие, чем-то заполнить дни, лучше всего — чем-то абстрактным и мелким.
Издалека доносятся звуки музыки — уныло плачет аккордеон, мелодия исполнена великим смыслом умирания. Звук напоминает Анхелю о другом инструменте, о песне,
— Ты говорил с Кристианой? — спрашивает Анхель.
— Говорил Габриаль. Несколько дней назад.
— Она играла мне на бандонеоне.
Койот, ничего не понимая, смотрит на него странным взглядом.
— Это было давным-давно. Мы встретились в Монтане, только поэтому я нашел вас в Аспене.
— И как?
— Именно это меня и удивляет. Я не вспоминал об этом до последнего дня. Но будь я азартным человеком, я бы сказал, что ее послал Русский.
— Я бы сказал, что ты азартный человек.
Анхель садится.
— Кто создал у тебя такое странное впечатление?
65
В аэропорту Дамаска они застряли еще на два часа. Кристиана решительным быстрым шагом направляется к телефонам. Под ногами грязный пол, клочковатыми пятнами на нем лежат блики света, ограниченные странными углами. Она набирает ряд цифр, потом еще один и начинает блуждать по бесконечному лабиринту гудков и пауз до тех пор, пока в динамике не раздается сочный голос Русского.
— Потому что правила есть правила, — говорит она.
— Это никогда не было твоим девизом.
— Нет, не было, но мне все же очень его не хватает.
— Почему вдруг тебя стало так задевать будущее человечества, дорогая моя?
— Мне нужно, чтобы ты сделал для меня одну вещь. — Вероятно, впервые в жизни, думает Кристиана, она вообще просит другого человека об одолжении.
— Ты хочешь, чтобы я помог Койоту.
— Да, — говорит она, она знала, что он знает.
— Я ждал твоего звонка и уже сделал все, что мог.
— Что это значит?
— Я помогу ему выбраться, хотя я не могу помочь ему войти.
— Почему?
— Потому что есть правила.
— Потому что правила есть правила.
— Посмотрю, что можно сделать, — обещает он наконец.
Кристиана нервно проводит рукой по волосам.
— Я собираюсь в Рим, приезжай, если хочешь пригласить меня на объявленный танец.
— Я был бы от этого в полном восторге, но, может быть, стоит предпочесть Грецию. Там очень мило в это время года.
— Может быть, но потом.
— Может быть. Ты не была в музеях Ватикана?
— Нет, ни разу.
— Феноменальные собрания, в стороне от любопытных, туристов мало, частный вход и выход.
— Благослови Бог, — говорит Кристиана.
— Удачи.
Она вешает трубку, и он остается один стоять у замолчавшего телефона, звук тишины почему-то проникает в самые глубины его души. Его трогает пустота, гулкая пустота. Какой долгий вечер ему предстоит, и он решает сделать несколько телефонных звонков.
66
Исосселес стоит на коленях во тьме ночи. На крыше холодно, с крыши почти ничего не видно. Вокруг Рим — огни, углы крыш, — но он не смотрит на Рим и не видит его. Голова его склонена в молитвенном экстазе, рядом мерцает огонек оплывающей свечи, черный дымок невидимой струйкой поднимается к небу, как еще одна, прощальная, мрачная мольба. Исосселес молится и отчасти сознает, что это продолжение той молитвы, которую он в душе произносит всю жизнь и произносил всегда именно так — в пустоте, холоде, рядом с чем-то непонятным, худым и скрытым во мраке.