Азовская альтернатива
Шрифт:
Поднял стонущего, лепечущего непонятно что, иновременника и осмотрел ссадины и ушибы. Слава Богу, они все дружно начали подживать. Не напрасно больше половины времени при выучке характерника, уходит на изучение лекарского дела. Подействовали его зелья с присыпками и на человека из другого времени.
«Вот, чертовщина какая! Кто бы мог подумать, что придётся опекать человека из другого времени? И как это, возможно, провалиться не в яму с дерьмом, а в прошлое? Впрочем, судя по виду Аркадия, яма с дерьмом куда предпочтительней, чем яма во времени».
Тащить попаданца к куренному костру,
У куренного атамана в походе хватает забот, даже у него есть хорошие помощники. Не успели Иван с Аркадием позавтракать, как прибежал Панько Малачарка.
— Батько, Степана Здоровило поймали на краже! Он Незамая саблю присвоил да спрятал!
Пришлось бросать еду и бежать для прояснения дела, надеясь, что Панько ошибся. Молодой Степан, крестник Иванов, прозванный Здоровилом за стройность и отсутствие рельефной мускулатуры, был сыном старого друга Ивана, Степана Полууса. И отец молодого казака, и, в своё время, его дед, погибли на кольях в Константинополе, но казацкой славы не посрамили. Пощады не просили, на турок с высоты кольев плевали. Иван взял молодого казака под свою опеку, надеясь, что из него вырастит не менее славный защитник православной веры и народа русского, чем его дед и отец. И тут такое!
Надежда на ошибочность сообщения Панька не оправдалась. Степан, оказавшийся невдалеке от места задержания грешивших противоестественным образом казаков, позарился на булатную саблю Незамая, снятую с убитого им турецкого аги. Воспользовавшись замятнёй, что случилась во время задержания, Степан потихоньку поднял с земли сорванную с казачьего пояса саблю и, сунув её под жупан, удалился с места события. Воистину, бес молодого казака попутал, потому как для казака воровство у своих — точно смертный грех. В смысле, ведущий к скорой смерти нечистого на руку. К крысятничеству казаки относились отрицательно. В самой, что ни на есть, категоричной форме, проявляя это отношение.
Бог один знает, на что рассчитывал Степан. Пусть никто сабли попавшегося на таком стыдном деле казака не хватился, но ведь сам Степан не в отшельническом ските обретался. Да и, дурачок, прикрепив саблю, обмотав её запасными штанами, к своему вьюку, он не выдержал соблазна и прилез ночью полюбоваться ею. На чём был и пойман. В казачьем лагере, пусть, вроде бы, спящем поголовно, всегда найдутся зоркие и внимательные глаза. А застуканный на горячем, с ворованной саблей в руках, Степан так растерялся, что сразу во всём признался на вопрос: — Чего это ты по ночам чужой саблей (своя сабля у Степана болталась у пояса) машешь? — Подписав себе признанием смертный приговор.
Расстроенный
«Дай Бог, удастся крестника от позорной смерти сохранить! Боже, помоги в добром деле! Дева Мария смилуйся! Заступись перед сыном за одного из верных слуг».
Пришлось казакам немного задержаться на месте ночёвки, пока Степан, испуганный, бледный как известная особа с косой, то и дело пытающийся блевать, хотя желудок был у него пуст давным-давно, сажал на кол двух несчастных казаков. Не помоги ему сам Незамай, дело затянулось бы надолго. Младший из казнимых, не выдержал и расплакался, хотя помилования просить не стал. Наверное понимал, что не будет помилования. Охрим держался мужественно, с лаской уговаривал потерпеть боль: — Уже недолго осталось терпеть! — своего несчастного любовника, попросил прощения у братьев-казаков. Чем вызвал одобрительный гул в толпе. Участи, впрочем, им это не облегчило. Да и не добивался Охрим облегчения, на кол, фактически, сам взгромоздился, от Степана толку мало было.
Явная слабость, проявленная крестником, вызвала весьма неодобрительные выклики в толпе, слабаков казаки не уважали. Это сильно встревожило Ивана. Своим «не казацким» поведением Степан здорово осложнил для крёстного возможность своего спасения.
«Эх! Не в батьку ты удался, не в батьку. Забаловали чёртовы бабы тебя в детстве. Не хватило видно при мужании отцовского присмотра. Ох, и трудно теперь будет спасти твою шею от верёвки. Да ради отца твоего, попробую. Эх, Охрим, Охрим, подвёл ты, и меня, и дурака этого…»
Думы думами, а за Аркадием, подошедшим в начале казни, Иван тоже не забывал поглядывать. Попаданец, так теперь и Иван про себя стал его называть, держался хорошо. Побледнел, правда, но глаза от страшной картины не прятал, никаких признаков тошноты, как бывает у новичков, заметно у него не было. Не врал, значит, что приходилось ему воевать и убивать. Что очень хорошо, легче к запорожским нравам будет привыкать.
«Хорошо, что не слабак, — Иван с досадой посмотрел на крестника, — со слабаком трудно серьёзные дела делать. А если, правда, что он успел понарассказывать, дела предстоят очень серьёзные. Интересно, когда братья-характерники нас догнать успеют? Недалеко мы, вроде бы, от Днепра отошли, не должны задерживаться».
Мешкать возле казнённых казаки не стали. Пока большинство глазело на казнь, меньшинство споро подготовило всё к перевозке, свернув лагерь. Оставив двух насаженных на кол умирать, Иван отъезжая слышал, как Охрим пытался утешать собрата по несчастью, не замечая, что тот уже потерял сознание. В толпе раздался ропот против излишней жестокости и наказной гетман, чуткий к веяниям толпы, приказал своему джуре добить казнённых. Такое действо можно было расценивать как оказание услуги товарищу, а не палачество.