Б/У или любовь сумасшедших
Шрифт:
А очень скоро после этого междусобойчика Ростислав наложил на себя руки. Точнее, покончил с собой, выпив какие-то таблетки. Все свои богатства он завещал своему учителю — читай, Наталье.
Наталья взяла месяц за свой счет, впервые выглядела испуганной и затравленной.
В последний день перед отпуском столкнулись в туалете.
Наталья как-то криво улыбнулась ярко нарисованным крупным ртом и вдруг обняла Ирину, будто вцепилась.
— Я не могу, не могу, — шептала она, — я не хочу! Я говорила ему, — не хочу ничего знать!
— Тише, тише, — шептала Ирина, — тише, моя девочка, не терзай себя, ты была бы с ним несчастна, нет ничего страшнее жизни с алкоголиком…
— Ирина Федоровна, вы дура или притворяетесь? — глухо спросила Наталья, не отрывая лица от плеча Ирины.
Ошарашенная Ирина молчала, и тогда Наталья, отстранившись от нее и поправляя перед зеркалом с профессиональной точностью грим, холодно сказала:
— Есть много вещей в этом мире, мой друг Горацио, пострашнее алкоголизма.
Кажется, довольно скоро после этой сцены в туалете Ирина и увидела волдыри на груди Лени.
— Погоди, — она поднялась с подушки, села, — это же крапивница, классическая крапивница в очень жестокой форме. Что ты ел?
— Все, что обычно, ничего нового.
— А это давно?
— Третий или четвертый день.
— Ты нервничал? Что-нибудь дома?
— Дома все нормально. Я не нервничал. Иди ко мне. Не надо поликлиники, хорошо? Запиши меня на прием на вторник, нет, лучше на субботу.
На дворе была среда.
В субботу он позвонил непривычно рано, сказал, что будет минут через десять-пятнадцать. Спросил, не купить ли что по дороге.
Она еще не ходила в магазин и потому что-то заказала, сама же решила быстренько сбегать на угол в кулинарию.
Кулинария не подвела, и через десять минут с двумя маринованными цыплятами в пакете она влетела в подъезд. Кнопка лифта горела, и она помчалась на третий пешком. Надрывный кашель доносился с площадки третьего. Кого-то терзало удушье.
Она не сразу узнала Леню в человеке, привалившемся к стене. Он был в каком-то новом, приталенном и удлиненном пальто, в клетчатой английской кепке, которую давно не надевал. Но дело было не в пальто, и не в кепке пижонской. Леня так кашлять не мог. Она быстро открыла дверь, помогла ему войти, усадила на стул в прихожей.
— Чепуха какая-то, — бормотал он в перерывах между приступами, — я же нигде не мог простудиться.
Ирина вернулась в прихожую в накрахмаленном «парадном» халате.
— Раздевайтесь, больной… Так… А теперь скажите «а-а-а».
Вся слизистая была поражена, а волдыри на теле потемнели и расползлись.
— Доктор, мой приятель говорил, что когда у него кашель, он идет к любимой женщине и все проходит. Я спросил ее адрес, а потом вспомнил, что у меня есть своя любимая. Острый случай, имею право.
— Случай действительно острый. У тебя отек Квинке.
— Отека Квинке нет. Просто очень сильная аллергия.
— На
— Вот это хороший вопрос. На жизнь.
Она вкатила ему сильную дозу супрастина, он лежал, глядя в потолок. Она присела на кровать.
— Слушай, ты, конечно, слышал, что при такой сильной аллергии полагается очистить желудок. У меня все готово. Повернись на бок, я подстелю клеенку, и ты даже не заметишь…
— Ты действительно хочешь это сделать?
— Что значит хочешь? Нужно. Повернись, пожалуйста.
— Ты действительно…
— Больной…
— Это лучше сделать в ванной.
Он встал и голый прошел через комнату. В ванной он включил воду на полную мощность.
— Ты действительно меня любишь?
— Да ни одной минуты. Пожалуйста, вернись в постель. — Она потянулась выключить воду, но он задержал ее руку. Глаза у него уже были чуть замутнены супрастином. Он притянул ее к себе и прошептал на ухо:
— Ты знаешь, из меня хотят сделать что-то вроде доктора Камерона.
— А кто это такой? — в ужасе спросила Ирина.
Она так много видела помешанных и так хорошо знала неожиданность этой беды, что в отчаянии затихла в его руках.
— Вспомни. Скандал в Канаде. Процесс.
— Да, да… но ведь это было давно, лет десять назад, и я была уверена, что это наши журналисты, ну пропаганда придумала все эти ужасы. Неужели…
— Я хочу спать. Потом. Потом…
Потом, утром следующего дня, когда думала, что бред прошел, растворился во сне, Леня вдруг сказал:
— Поедем куда-нибудь подальше, на свежий воздух, погуляем.
— А тебе не надо позвонить домой? Наверное, волнуются…
— У меня нет больше дома. Я ушел.
— Как это? — глупо спросила Ирина. — Как это ушел? А дети?
— Дети? Какие они дети — взрослые мужики, и все, что можно было получить от меня, они получили, на десять лет вперед хватит.
— Не понимаю…
— Потом, потом.
В Саввино-Сторожевском монастыре они долго ходили молча вдоль облезлых древних стен. Ирина ждала. И вот в глухом, замусоренном углу, возле проема, сквозь который открывался запечатленный Тарковским пейзаж поймы, он сказал:
— Слушай, не перебивай и думай.
— Слушаю.
— Ты знаешь, что я занимаюсь изучением полей биоплазмы, то есть крайне слабых электрических полей, окружающих человека, животных, растения.
— Впервые слышу.
— Неважно. Важно другое. Американская разведка занимается изучением экстрасенсорных восприятий, а проще говоря, чтением и передачей мыслей на расстоянии.
— По-моему, бред, реникса.
О господи, сколько таких, слышащих голоса, приказывающие им делать ужасные вещи, мучающихся от излучений, посылаемых на них американскими передатчиками, она перевидала в клинике. С какой убедительной шизофренической достоверностью приводили они доказательства интереса к ним ЦРУ, и теперь этот уникальный светлый ум поражен тем же страшным недугом.