Б.Т.Б.
Шрифт:
Но, тем не менее, без рассказа об этом периоде в судьбе моей семьи никакого повествования быть не может, ибо где-то здесь и есть рубеж, разделивший на две очень не равные части жизнь не только моих родных, но и миллионы жизней людей нашей когда-то великой страны. Итак, поехали.
Маму мою – Ф.Я.Б. – все местные жители в своих разговорах иначе как «Королевой» и не называли. Это может прозвучать странно, но иногда люди дают прозвища и исключительно из добрых побуждений. Случай с моей родительницей именно такой – окружающие действительно считали её «королевских» кровей. Кроме того, эта уверенность подкреплялась не только её манерами, поведением, но и одинаково справедливыми и ровным отношением к знакомым и незнакомым людям – от оборванца до большого начальника.
Что касается
Все мои попытки (только единожды оказавшиеся успешными) выяснить у бабушки и её сестер, как же графская дочка стала женой, в общем-то, не богатого владельца кирпичного заводика, выходца из самой простой семьи, привели меня к такому выводу: вихрь революции смёл на своём пути не только графское имение, собственность и землю, но и чуть не унёс в небытие и самих представителей благородной фамилии, которую, кстати, пришлось сменить. Те из них, кто каким-то чудом (по малолетству, или еще по какой причине) уцелел – были вынуждены оставить, забыть свою прежнюю жизнь и привычки, и, что самое страшное, себя самих – только такой путь давал возможность остаться в живых, уйти, убежать от этой грязной, чумазой, но такой мощной силы переворота 1917-го года.
Вот что мне удалось узнать, даже не узнать, а, скорее, выудить, вытащить на свет из потаённых уголков памяти моей умирающей двоюродной бабки в самом конце Хрущёвской оттепели, когда терять ей было уже нечего, да и атмосфера в стране стала немного менее напряжённой:
«Жили мы хорошо, весело жили. Особенных богатств ни у нашей семьи, ни у родичей деда твоего не было. Титул был, усадьба была, земли немного, но ты не думай, что будничная жизнь наша была похожа на бал из романа Льва Николаевича «Война и мир». Нет, времена были уже совсем не те, война, в стране настроения тяжёлые, смутные, смерть и нищета кругом. Конечно, нашего маленького мирка это всё касалось не так часто и не так сильно, да и мы ещё совсем девчонками были, не понимали и не замечали многого. Когда отец в феврале 1917-го рассказал нам об отречении Николая и появлении некоего Временного правительства мы, конечно, испугались, как так, без царя Россия жить будет, да и только. Никто тогда и представить не мог, что через восемь месяцев грянет Октябрь, а еще через год мы останемся не то что без титула или земли, а вовсе без дома и шансов на дальнейшую нормальную жизнь.
Октябрьскую революцию в нашей глуши народные массы встретили, конечно же, радостно, но усадьбы не жгли, дома не грабили, ни на кого не нападали – не за что им было на деда твоего обиду держать. Был он человеком прогрессивным, не жадным и, что самое главное, до чужих болей чутким – то в больницу поможет определить роженицу с осложнениями, то для местных ребятишек на свои деньги откроет что-то вроде школы прямо в нашем доме.
Но то местные. К середине 1918-го года добрались до наших краёв революционеры столичные, властью наделенные, до чужого добра ненасытные, сердцем жестокие. Главным был у них какой-то весь перекошенный и поминутно по-звериному скалившийся «товарищ Т.». Так мы и не узнали, чем же так провинились перед новой властью наш дед и отец, но только их сразу арестовали по какому-то надуманному предлогу, а нам дали 24 часа на то, чтобы освободить дом. Теперь, спустя годы, мне кажется, что вся эта операция преследовала только одну цель – разграбить усадьбу и, заодно, доложить наверх о ещё двух арестованных контрреволюционерах. Думаю, их и не судил-то никто – вывезли в лес и расстреляли. Почему я так говорю? Потому что мы так и не смогли найти ни в одном архиве ничего о том, куда они пропали после ареста. Исчезли люди и все. И дела никому нет. Революция».
Так я узнал, как состоящая теперь целиком из женщин и детей, семья графа Н. М. Г., перебралась в небольшое селение на востоке Малороссии, где и осела
Глава 2. Ассимиляция
Переезд, даже самый обычный, из одной квартиры в другую, в мирное время, на автомобилях – всегда целая эпопея, доставляющая массу хлопот и проблем. Что же говорить о переезде, точнее, самом настоящем бегстве из родного дома в разгар гражданской войны, в огне революции, да ещё и в самое настоящее «никуда».
Единственным условным плюсом, если во всем этом ужасе вообще могут быть плюсы – на дворе стояли тёплые майские дни. И, что немаловажно – ночи. Дорога на Юг, до поселка, в котором, судя по прошлогодним письмам, собирались обосноваться дальние родственники, обещала быть долгой – не меньше двух недель при самом благоприятном раскладе.
Обоз беглянок был невелик, состоял он всего из двух телег, запряженных самыми слабыми из графских лошадей (всех остальных реквизировали), в которые смогли поместиться пять женщин, четверо детей и совсем немного скарба – тёплая одежда, еда в дорогу, сундук с минимумом дорогих сердцу вещей, да альбом с фотографиями. Ничего ценного в материальном плане забрать, конечно же, не дали – жадность товарищей, собирающихся строить общество, не нуждающееся в деньгах и основанное на всеобщем равенстве, не знала границ.
Тема этого переезда была одной из немногих не запрещенных в нашей семье, видимо потому, что в те далекие времена мама и сама ещё была ребенком и запомнила достаточно мрачные события в более светлом и мягком свете, чем было на самом деле. Кроме того, эта история нравилась мне больше всех остальных, даже больше настоящих сказок, поэтому я слышал её множество раз перед сном.
По рассказам матери, то путешествие стоило моей бабушке и тетушкам нескольких новых морщин, седых прядей и почти всех хоть сколько-то ценных вещей. Некоторые из них приходилось обменивать на хлеб, а некоторые – просто отдавать за право проехать целыми и невредимыми через очередную импровизированную заставу. Зато все остались живы, и на том спасибо.
В конце концов, до нового места жительства из всей поклажи добрались только некоторые летние дамские вещи, которые лесным разбойникам просто некуда было деть в той глуши, где они промышляли, да фамильный альбом с фотографиями, пользы от обладания коим никому быть не могло, кроме его хозяйки.
Никто никаких обещаний по поводу нового места жительства нашим путешественникам не давал, поэтому и разочаровываться было не в чем. На самом же деле, ситуация была, хоть и не смертельная, но, по меньшей мере, критическая – никаких дальних родственников в поселке не оказалось, видимо, они или передумали переезжать, или (об этом было страшно даже подумать) – не доехали, в самом худшем смысле этого слова.
Обоз прибыл на окраину селения на закате, поэтому первую ночь на новом месте переселенцы провели так же, как и все последние ночи – спали кто в телеге, кто на земле рядом, подложив большой пучок свежесорванной травы под голову.
Ночь прошла тихо и спокойно, в этих местах, казалось, никто и не слышал ни про какую революцию и гражданскую войну. Поутру же «предводитель каравана» (моя бабушка) отправилась налаживать контакты с местными – ехать дальше смысла не было, а вот подождать тут родственников казалось очень неплохой идеей.
С новым жильем определились почти сразу, отблагодарив местного голову, оставив ему одну лошадь с телегой. Семье было разрешено занять пустующий дом, осиротевший после того, как его хозяин сгинул в 1916-м под Торчином во время заключительного этапа Брусиловского прорыва. Ассимиляция началась.
Глава 3. Житье-бытье
Новая жизнь получалась, как бы это сказать, новой вдвойне: нужно было поменять не только место обитания, но и научиться существовать в совершенно новых условиях – без денег, прислуги, усадьбы, и, что еще хуже – без профессии, которая могла бы пригодиться на селе. Знание французского и английского языков, умение играть на рояле и скрипке и правильно вести себя в обществе, на первых прах тут были точно без надобности.