Бабьи тропы
Шрифт:
Яков взглянул на сына Емели — Никишку и конфузливо усмехнулся:
— Хм… Вот тут-то и закорючка!.. Я свое отдам. А Никишка Солонец большевик… коммунист… небось у отца-то не возьмет… Вот оно и выходит… м-да… конечно…
Он запутался в своих мыслях, крякнул и умолк.
Ему на выручку поспешил Сеня Семиколенный.
— А я вот так располагаю, братаны, — решительно начал он. — Раз ты партийный и к большевизму прилежание имеешь, значит, должен ты первый пример показать своему рабоче-крестьянскому
Сеня повернулся к Капустину:
— Правильно я говорю?
— Правильно, товарищ, — ответил рабочий.
— А раз правильно, — продолжал Сеня, размахивая костлявыми руками, — значит, теперь мы посмотрим: какая такая есть наша партийная дисциплина…
— А ежели у меня двое ребят да жена, да старуха мать… — перебил его Иван Гамыра. — Что же им после этого… с голоду помирать?
Сеня спрыгнул с колеса, на котором сидел, и петушиным голосом воскликнул:
— А то как же, Якуня-Ваня! Надо же нам в большевизме понятие иметь: что выше — маменька или рабоче-крестьянское государство? Ну-ка, скажи, Якуня-Ваня! А? Скажи: что выше?
Гамыра зло посмотрел на него и сказал дрожащим голосом, думая о своем:
— Значит, она мне не родительница?.. А ребят как? Тоже побоку? В могилу? Это что же — щенята?!
Сеня на минуту опешил перед такими доводами. Потом, махая руками, опять обрушился на Гамыру:
— А ты что думал, Якуня-Ваня! В партию-то в гости пришел? Ежели весь буржуазный мир против нас… значит, нечего и детей жалеть… Все выставляй на кон!
Он ударил кулаком по воздуху и сочно выругался:
— Вот, Якуня-Ваня! Я двух ребят схоронил… Осокин трех ребят… Афоня своего подпаска похоронил… А ты кто такой? Чем твои дети лучше моих? Чем? За что боремся?! — продолжал он кричать.
Махал длинными руками, качался на подгибающихся коленях и, потрясая контуженной головой, метал злые взгляды на всех партизан.
Партизаны конфузливо отводили и прятали глаза, боясь встретиться с горящим взглядом Сени; дымили трубками и сплевывали в угольную пыль.
Павлушка Ширяев не вытерпел, крикнул:
— Правильно Сеня говорит! Надо сначала нам всем сдать… За нами и середняки повезут хлеб. А к кулакам с винтовками пойдем!..
Поднялся на ноги и заговорил степенный бородач из средних мужиков — Осокин:
— Я тоже так располагаю, братаны… Надо нам последнее отдать… и пример показать. Тогда легче будет и от богатого требовать… А не дадим — может, всем в гроб придется…
И как-то сразу после этого почувствовали партизаны, что дело это ясное, что другого выхода нет.
Даже Гамыра хлопнул себя по колену и решительно сказал:
— Верно, товарищи!.. Некуда нам податься… Выручать надо Советскую власть!
Маркел повернулся к Павлушке, сидевшему с карандашом и с листочком бумаги около наковальни.
— Пиши,
Повернулся к партизанам:
— Все согласны, которые большевики? Кто не согласен, подымайте руку.
Из коммунистов никто не поднял руки.
— А вы, беспартийные… партизаны, согласны?
— Согласны! — ответили партизаны, поднимая руки. — Согласны!
Коммунисты тоже подняли руки и дружно сказали:
— Все согласны!
Глава 12
Рано утром Афоня полез в чулан, где стоял пятерик ржи, полученный за службу в Совете, отсыпал в порожний мешок пуда два, а остальное зерно взвалил на загорбок и заковылял из сеней в ограду.
Олена в подоткнутой юбчонке, сшитой из старых мешков, выскочила на двор, ахнула и кинулась к Афоне, преграждая ему дорогу:
— Куда? Куда понес, холера хромая? Опять за старое взялся, пьяница?!
Афоня остановился и буркнул из-под мешка:
— Не за старое… в разверстку несу.
— А сами? Голодом будем подыхать?
— Не умрем…
Олена изо всех сил уперлась руками в мешок, сталкивая его со спины Афони.
Афоня качнулся.
Мешок шлепнулся на землю.
Но не успела Олена рот разинуть для ругани, как тяжелый удар кулаком по косице повалил ее рядом с мешком.
— Ка-ра-ул! — завыла Олена.
Черный, кудлатый Афоня наклонился к ней и остервенело процедил:
— Только полезь… убью!
Олена с ревом кинулась в избу. Афоня взвалил мешок на плечи и заковылял на улицу.
…У Ширяевых до нового хлеба оставалось зерна пудов двадцать пять. Павел требовал в разверстку отдать двадцать пудов. Марья ругалась и не хотела даже пуда отдать. Демьян предлагал сдать пять пудов. Бабка Настасья поддержала Павла. А дед Степан сначала молчал.
Часа два спорили. Марья проклинала и коммунистов, и Советскую власть. Деду не нравилась ругань снохи. Всегда помнил, что Советская власть вернула ему права. Потому и он встал на сторону внучонка. После жаркой перебранки со снохой он сказал повелительно, как хозяин дома:
— Запрягай, Павлушка, коня!..
— Кто здесь хозяин — я или Марья?! — крикнул он и стал собирать с печи порожние мешки.
Демьян заворчал:
— Надо бы, тятенька, миром… уж как-нибудь бы… К чему такой грех?
Дед Степан спрыгнул с печи с ворохом пустых мешков и строго сказал:
— Демьян! Не помер я еще… Ужо помру… хозяйничай тогда… не помешаю… А теперь не мешай. Я хозяин дома!
Когда Павлушка вывозил зерно на телеге, Марья стояла около сеней и захлебываясь слезами, кричала на всю деревню: