Бабьи тропы

Березовский Феоктист Алексеевич

По селу шел глухой ропот. Бабы ругались.

Все чаще и чаще слышалось в раздраженных бабьих разговорах:

— Надо их выкурить из церкви!

Накануне открытия съезда, в полдень, к церковной площади вышли, крадучись, Маланья, и Параська. За плечами у обеих торчали винтовки. На самую площадь, к окопам, их не допустили партизанские посты. Задержали около пустых домов, из которых хозяева были выселены на время осады.

Бабы потребовали к себе комиссара Павла Ширяева.

Их провели

в поповский дом — второй от угла, — там находился штаб и отдыхали сменявшиеся с постов партизаны.

Пришел туда же вызванный кем-то Ширяев.

— Здравствуй, Павел Демьяныч, — заговорила Маланья, подавая ему руку. — Мы к тебе по делу…

Павел поздоровался. Пожимая руку Параськи, он заметно побледнел. Параськино лицо запылало румянцем. Павлушка отводил взгляд от Параськи к Маланье. От Маланьи не ускользнуло замешательство обоих. Улыбаясь, она заговорила, обращаясь к Павлу.

— К тебе пришли, товарищ комиссар… от нашего бабьего сословия.

— Что надо-то? — спросил Павел, оправляясь от смущения.

— А вот, давай-ка, парень, кончай с кулаками и с офицерами, которые в церкви засели.

Павел поднял удивленные глаза:

— То есть как это — кончать?

— А уж это дело твое, — сказала Маланья. — Люди вы военные, лучше нашего знаете, как с ними кончить. Только бабы дали наказ — просить тебя покончить с этими паскудами сегодня же.

Павлушка засмеялся:

— Ловко придумали! Вы от каких же баб-то?

— От всех, — ответила Маланья, хмурясь. — От всей волости. Все бабы требуют.

— Да вы в шутку или всерьез?

Вместо Маланьи, краснея и торопясь, ответила, глядя куда-то в сторону, Параська:

— Нам некогда шутить, товарищ Ширяев! Мы, все женщины, все бабы от всей волости, требуем, чтобы к съезду не было тут и духу от сволоты этой золотопогонной…

Павел не узнавал Параську.

Волнуясь не меньше, чем она, принимая начальственный вид, он сказал:

— Этого я не могу исполнить, товарищи женщины! Я исполняю партийный приказ и по военной линии…

Маланья ядовито спросила:

— До каких же пор в лунках будете сидеть?

— Будем осаждать их, — ответил Павел, — пока сдадутся. Приказано живьем взять и в город представить.

Помолчали бабы. Маланья еще раз обратилась к Павлушке.

— Значит, ничего не сделаешь с ними сегодня?

Павел все тем же суховатым начальническим тоном сказал:

— Не могу, товарищи женщины!

— А ты что же, Павел Демьяныч, самый главный здесь по военной-то? — опять спросила Маланья.

— Нет, — ответил Павел, — отрядом командует комиссар Капустин. Я его заместитель, но сейчас все командование передано мне.

Подавив свое волнение, Параська холодно взглянула на Павла:

— Значит,

не покончишь с ними сегодня? Отказываешь?

— Нет! — твердо ответил Павел, тряхнув кудрями и восторженно глядя на изменившуюся, неузнаваемую Параську. — Отказываю, товарищи женщины!

— Пойдем, Маланья! — сказала Параська, поворачиваясь к порогу. — Нечего тут зря языки чесать!

Обе, молча и не прощаясь, вышли из дома.

В этот день Маланья с Параськой побывали в ячейке и в волревкоме, поймали на улице Капустина — у всех добивались ликвидации засевших в церкви беляков, но нигде ничего не добились.

Перед вечером бабы-депутатки собрались ненадолго в одной избе. Пошептались. И рассыпались по селу. Бегали от двора к двору. При встречах тихонько переговаривались:

— Ну, как — согласны?

— Согласны…

— Все согласны?

— Все согласны…

— После, ночью-то, не откажутся? Не разжалобятся?

— Что ты, девка! Какая там жалость! Крови-то и здесь пролито — море! Ярятся бабы… страсть как!

— Языки-то, чтобы попридержали… мужикам не сболтнули…

— Ладно!

Оглядывались бабы по сторонам и снова разбегались по селу.

Глава 25

Пришла ночь — безлунная, черная, как смола. Улицы села опустели. Было тихо. Даже собаки не тявкали. Кое-где светились в окнах огни.

Депутаты сидели в избах и говорили о предстоящем открытии съезда.

В ячейке и в волревкоме по-прежнему шли заседания.

А Маланья, Параська и Анфиса, крадучись вдоль плетней и заборов, черными тенями мелькали от одного двора к другому и шепотом спрашивали поджидавших у ворот баб:

— Ну, как у тебя, девка?

— Готово!

— Телега хорошо смазана?

— Хорошо, сама мазала.

— Мужики-то как?

— Дрыхнут, улеглись уж…

Глубокой ночью на церковной колокольне блеснули огни и оттуда сорвались два залпа из винтовок, потом три раза стукнул пулемет.

Партизаны с двух сторон — от села и от кладбища — дали по колокольне по четыре залпа.

И снова широкая церковная площадь, погрузившаяся в темноту, затихла.

В селе погасли последние огни.

И лишь только отзвенел в ночной тишине первый переклик петухов, из нескольких ворот во тьму длинной и широкой улицы полезли огромные возы соломы. Тихо постукивая на мелких ухабах, почти бесшумно двигались они к церковной площади. Около каждой лошади шли по три, по четыре бабы.

Кое-где в избах слышали мужики сквозь сон еле уловимое тарахтание телег. Да ведь все знали, что депутаты день и ночь к селу подъезжают. Потому и затягивались мужики крепким храпом, перевернувшись на другой бок.