Бабочка на ладони
Шрифт:
— Бабочек в животе сегодня чувствуешь? — спрашивает Себастьян.
There are some butterflies in my stomach — вспоминает Юлия. По-английски означает «мною овладела тревога». А по-немецки «заиметь мотыльков в животе» значит влюбиться. Вот если бы из всех языков мира взять только хорошее, теплое, ласковое и создать на этой основе один всемирный язык, в котором не было бы таких слов, как фальшь, война, насилие, беспокойство, ненависть…
Роман и Юлия глядят на Розу и Себастьяна. Как же красива Роза, странно, что они этого раньше не замечали.
— Привет, —
— Я хотела на террасе, но Себек считает, там нам будет холодно.
— Возьми, это для ребенка. — Юлия протягивает Розе коробочку, в ней — ограненный хрустальный шарик, переливающийся миллионами радуг, пусть Роза его повесит над кроваткой, будет красиво, как в квартире Бубы.
Юлия подсаживается к Розе:
— Можно потрогать?
Живот совсем не заметен, будь на месте Розы Бася, никто и внимания бы не обратил. Но у Розы там уже не впадина, а легкая выпуклость. Совсем маленькая, но все-таки.
А, как известно, прикосновение к животу беременной приносит счастье.
— Конечно. — Роза с гордостью оголяет живот, почти совсем плоский.
Сейчас Розе больше всего докучают частые походы в туалет, словно соответствующего вместилища в организме и вовсе нет.
Буба смотрит на крошечные радуги: разлетелись по комнате в последних лучах заходящего солнца и пропали. Радуга — это важно, это самое главное.
— Ну, класс! — В дверях вырастает Бася. — Кто додумался?
— На радугах резвятся ангелы, — улыбается Буба, — шалят и кувыркаются.
— Ты хочешь нас убедить, что ангелы на самом деле существуют?
Буба пожимает плечами. Она не накрашена. Кожа у нее совсем прозрачная.
— Я часто вижу ангелов. Разных: херувимов, серафимов. Может, вскоре я их всех увижу. Всего шесть случаев излечения на сколько-то миллиардов, не забывайте…
— Буба, перестань, — просит Юлия. — Так уж и миллиардов! Ведь не все народонаселение принимается в расчет, только больные, у кого есть этот чертов рак почки!
— Там, где шесть, будет и семь, и восемь, и девять. Бесконечное множество. Буба, ты же сама говорила, что миллион начинается с единицы!
Наступает тишина.
— Жаль, Кшисека нет, — говорит Роза, чтобы прервать молчание.
— Кстати, насчет Кшисека. Я ведь вам не рассказывал, пришел договор из его фирмы. — Петр кладет руку на Басино плечо. — Знаете, сколько мы заработали на его рекламной кампании? Только Бася не хочет признаться, что это все она…
Бася стряхивает с плеча ладонь мужа. Ну что он кривляется, она ведь уже со всем примирилась. А было на что обижаться: мало того, что снял ее без разрешения, так еще и передал фотографии Кшисеку. Провернул все у нее за спиной, а сейчас, вон, совестно. Только она не станет старое поминать. Теперь они не только смогут справиться с ремонтом, но и внесут первый взнос за машину.
Петр не знает, почему Бася скрывает, что это она дала свои снимки Кшисеку. Впрочем, такие мелочи уже не имеют значения. Он всегда гордился этим фото.
— Знаешь, Петрек, когда живешь с женщиной, нельзя ни на минуту забывать, что она понимает тебя совсем не так, как ты себе навоображал. — Себастьян ставит на стол салатницу. В ней лечо, приготовленное им под диктовку
Зенек сидит на Рыночной площади рядом с молодым наркоманом. Сам он в завязке и держится уже… сколько же? Две недели и девять часов. Да, сперва было тяжело, первые часы казались годами, но теперь сократились до шестидесяти минут.
Зенек протягивает молодому шприц.
— Если кто-то дает тебе шприц, то не затем, чтобы подчинить тебя. И не затем, чтобы ты спрыгнул с иглы. А чтобы не заразился. Если же кто-то дает тебе чистую дурмашину, чтобы ты не заразился, значит, в мире есть хотя бы один человек, которому ты небезразличен, — терпеливо разъясняет он.
Может, сейчас парнишка и не услышит, но когда-нибудь вспомнит об этом. Пусть не сегодня. Пусть через месяц или два.
— Ну а если существует хотя бы один такой человек, может появиться и следующий. Да хоть бы и ты сам. Если же на свете будут целых два человека, которым ты небезразличен, значит, вас много. Тогда ты сам можешь проявить заботу о ком-то. Я теперь сам такой. Вот — новые шприцы. Ко мне приходил ангел и сказал: вот тебе шприц. Теперь я делаю это ради нее. Тогда же я подумал: если после этого я перестану колоться, может быть, она и поправится. И она выздоровела.
Утомленная Белая Дама собирает свои вещи, уже вечер, ее ждут дети. Она проходит рядом с Зенеком и слышит последнюю фразу. Может, он что-нибудь знает?
— Ты говоришь о Бубе? — спрашивает она и замечает широкую улыбку на его лице. — Буба выздоровела? — спрашивает она снова, желая убедиться.
— Выздоровеет, — говорит Зенек с гордостью, как будто это он станет причиной удачной операции, как будто это будет его костный мозг, как будто белые кровяные шарики уже овладели искусством бойцов тэквондо и одержали победу над всем темным в теле Бубы. — Обязательно, — повторяет он, а Белая Дама поднимает кверху большой палец.
Она указывает на жизнь, а не на смерть.
— Петрусь, уже полдвенадцатого!
— Может, и уходить не стоит?
— Идем же, ты только посмотри на Бубу, она совсем выдохлась.
Буба не соглашается. Вдруг они видятся последний раз в жизни?
— Я еле держусь, — подтверждает она, — но давайте посидим еще немножко. Мне будет скучно без вас.
— Кто с тобой летит? — Себастьян присаживается рядом с лежащей на диване Бубой и берет ее за руку.
Кшиштоф не пришел, я больше его не увижу, думает Буба. Не рука Себастьяна должна бы лежать сейчас в моей ладони, но и это приятно.
Хорошо, что он не пришел, я бы не вынесла его присутствия.
А раз не пришел, то для него все это ничего не значит.
Совсем ничего.
Типа бутерброд с маслом.
Или все-таки нечто большее?
Он знает, что я больна, мог бы встретиться со мной и попрощаться.
Правда, возможно, ему стыдно.
Лишить умирающую девственности? Фу!
— Кто летит с тобой, Буба?
— Не знаю. Представления не имею. Какой-то хрен из фонда будет меня сопровождать.
— Ромек, — Петр милосердно меняет тему, — почему ты не похвастался, что твоя картина получила премию?