Бабочка на огонь
Шрифт:
— Ну? — Сашок впялился глазами в снимок, недоуменно пожал плечами. — Че там еще наковыряла?
— Да ты нарочно, что ли, выводишь меня из себя перед гастролями? — разозлилась Груня. — Ведь прекрасно знаешь — твой жаргон я не переношу.
— Ну, ладно, зая, не злись, — добродушно улыбнулся Сашок. — Покажи, чего набацала… углядела то есть?
— Углядела, — передразнила его Груня. — Ты в Москве с дня рождения живешь, а культурно разговаривать не умеешь. Или нарочно не хочешь, — певица тяжело вздохнула. — Видишь фотку? Да не сюда
— Ну? — спросил Сашок и едва успел уклониться от удара певицы. — Вижу. Дальше чего?
— А того. Видишь, у нее в руке поднос?
Сашок кивнул.
— Ну, че замолчал-то? — все больше раздражаясь, спросила певица.
— Груня, не томи, — взмолился продюсер и махнул в сторону кухни. — У меня там каша сейчас подгорит.
— Так вот, — певица сделала «страшное» лицо. — С другой стороны подноса стою я. — Она ткнула пальцем в снимок. — Видишь босоножку и край платья? Вот и вся я. Я не пойму, ты не платишь им, что ли? Этой так называемой «желтой прессе»?
— Из каких закромов, милая? — развел руками Сашок. — Ты ведь всем сообщила, что на год взяла творческий отпуск. После «Веселого огонька», — насмешливо уточнил он.
— Ладно, проехали, — оборвала продюсера Груня и сладко потянулась, размечтавшись вслух. — Сделаем чес по провинции, и будут закрома. Закромищи. — Она потрясла кулаком, грозя кому-то. — Заплатим всем сразу. А Борька — туз крапленый — сам прибежит ко мне, еще умолять будет, чтоб я на его дешевом «Музоне» выступила. Кстати, как насчет кашки, милый? Груня хочет кушать, — певица вытянула пухлые губки и покачала головой вправо-влево, как китайский болванчик.
— Все готово, — грустно вздохнул Сашок, не веря Груниным мечтам, но и не пытаясь разубедить подопечную.
Глядя, как певица уплетает манную кашу, думал:
«Нам бы еще день простоять да ночь продержаться. А еще лучше — год побарахтаться на сцене. На полдомика в Сочи у меня уже есть. Поднакопить еще деньжат и свалить отсюда с Анькой, дурой моей единственной».
Облизав ложку, Груня с сожалением посмотрела на кастрюльку — еще хочется, да интересы дела не позволяют есть вволю, фигуру блюсти надо.
— Куда хоть поедем-то? — недовольно спросила певица продюсера.
— Я ж тебе показывал уже, — Сашок положил перед Груней список городов, которые следовало «прочесать».
— Ой, — скорчила гримасу певица, читая вслух. — Глухомань какая. Вологда, Архангельск, Тверь, Ростов, Любимск… В Любимск не поеду, — сказала она странно изменившимся голосом.
— Поедешь, — приказал продюсер. — Билеты уже проданы. Платить неустойку за срыв гастролей нечем.
— Ты не понимаешь, что делаешь, — с застывшим взглядом ответила Груня.
— Это ты не понимаешь, куда мы катимся, — не остался в долгу Сашок. — Эти гастроли — наша последняя надежда, шанс на спасение. Я и их-то с такими сложностями выбил, что не дай бог тебе когда-нибудь в это окунуться.
— Почему ты раньше не показал мне список? — спросила Груня, понимая, что «поезд ушел» и ехать все равно придется.
— Я показывал.
— Значит, я была пьяная, значит, я была невменяемая, значит, была никакая, — закричала певица, вцепившись продюсеру в передник.
Когда взрыв ярости прошел, она ткнулась в живот любовнику головой и тихо сказала:
— Саша, если ты меня любишь, сделай так, чтобы я не попала в Любимск. Я поеду куда угодно — в стойбище оленеводов, в любую горячую точку, только не в Любимск.
— Не дури, Анна, — ответил продюсер и легонько оттолкнул певицу. — Кончай ломать комедию.
Сняв передник, Сашок ушел сначала с кухни, а потом собрался и вовсе вышел из квартиры — подышать свободно.
Груня Лемур, она же Аня Григорьева, осталась одна, если не принимать во внимание мыслей о прошлом. Они, как тени от листьев большого дерева за окном, мелькали по ее лицу пятнами.
По паспорту Анна Владимировна Григорьева давно считалась москвичкой. В свое время ей стоило это недорого. Тысяча баксов в руки паспортистки, которую к тому же вскоре за взятки уволили с работы, и местом рождения певицы Груни Лемур — восходящей звезды эстрады — стала столица нашей Родины.
— Деревянный домик, в котором я родилась, давно снесли, — со вздохом рассказывала внимательным интервьюерам набирающая высоту певица. — Соседи разъехались. Остались одни воспоминания.
Уличить во лжи Груню Лемур никто уж не мог, да и не хотел — девушка была красивой, обаятельной, и молодым журналистам обижать ее недоверием не хотелось. К тому же для них и для публики, интересующейся певицей, занявшей первое место в первом хит-параде всероссийского радио, происхождение Груни не имело значения. В отличие от самой певицы. Имея столичные корни, она чувствовала себя увереннее, потому что никто не мог ей сказать, что она со свиным рылом в калашный ряд залезла. Никто и никогда не говорил ей этого, кроме ее же комплекса провинциалки. Посмотрев в паспорт, в котором местом рождения теперь значилась Москва, Груня почувствовала, что и комплекс замолчал.
Сегодня комплекс проснулся снова, поднял свою большую, чахлую, как у завядшего пиона, голову, обозвал Груню дурой, и ей пришлось с ним согласиться. Действительно, разве умный человек наворотил бы в юности такого, что сделала в Любимске она — Аня Григорьева, выпускница школы, лучшая подруга своей лучшей подруги.
Воспоминания того, нехорошего, дня пришли к ней не в порядке очередности, а наоборот — от конца к началу. Так и доброму другу, близкому родственнику, приятному человеку мы сообщаем сначала хорошую новость, а потом уж — плохую, чтобы шока от второй, плохой, благодаря первой, хорошей, не было; удар, но не сильный.