Бабочка
Шрифт:
Кончено. Кончено. Не будет больше запланированных побегов. Чертов остров, два мешка с кокосовыми орехами и… отдаться на милость Божью.
— Пэпи, ты спишь?
— Нет.
— Хочешь немного кофе?
— Давай.
Я усаживаюсь на гамаке и беру чашку, кофе и сигарету, которые протягивает мне Гранде.
— Который час?
— Час ночи. Я начал сторожить в полночь, но видел, что ты ворочаешься, и подумал, что тебе не спится.
— Ты прав. Смерть Матье сильно подействовала на меня, но его погребение… Знаешь, это было просто ужасно.
— Не рассказывай
— Я думал, что рассказ о колоколе — пустая болтовня. Кроме того, я не верил, что акулам удастся справиться с железной проволокой. Бедный Матье, всю жизнь передо мной будет стоять эта страшная картина. А как тебе удалось так быстро справиться с армянином и Беззаботным?
— Я работал на другом конце острова и совершенно случайно узнал об убийстве Матье. Я не стал возвращаться в лагерь, а отправился якобы ремонтировать замок. В лагерь я вернулся в 5 часов с полой трубой, в которую был засунут кинжал с двумя лезвиями. Стражник спросил меня, что это, и я ответил, что сломался деревянный шест моего гамака, и я хочу заменить его железной трубой. Трубу я оставил в душевой. Стемнело. Я укрепил кинжал на конце трубы. Армянин и Беззаботный стояли у своих гамаков, а Пауло несколько позади. Ты ведь знаешь, Жан Кастелли и Луи Гравон — смелые ребята, но они немолоды и недостаточно проворливы для такого дела.
Я хотел кончить с этим до того, как ты вернешься, чтобы ты не оказался замешанным. В случае провала ты, с твоим прошлым, получил бы максимум. Жан пошел в конец зала и погасил одну из ламп; Гравон сделал то же самое в другом конце. Зал был почти не освещен: горела лишь одна керосиновая лампа. У меня в кармане был большой фонарь, который подарил мне Деге. Жан шел впереди, а я за ним. Когда мы подошли к ним, Жан ткнул им в лица фонарь. Армянин от неожиданности заслонил глаза левой рукой, и я успел перерезать ему глотку. Беззаботный выхватил нож и, ослепленный, стал размахивать им перед собой. Я чуть не рассек его пополам. Пауло кинулся на пол и покатился под гамаки. Жан погасил фонарь, и я не стал преследовать Пауло.
— А кто потащил их в уборную?
— Не знаю. Думаю, это сделали ребята из их группы, чтобы вытащить патроны.
— Но ведь там наверняка большая лужа крови!
— Ты мне рассказываешь? Я постарался выпустить из них всю кровь. Однако я думаю, все будет в порядке. И фонарь, и кинжал я возвратил Деге через сторожа-араба. С этой стороны нам опасность не грозит. И угрызений совести у меня нет. Они убили нашего друга в момент, когда его глаза были застланы мылом, а мы вместо мыла ослепили их лучом фонаря. Мы в расчете. Что скажешь. Пэпи?
— Ты все сделал правильно, и я даже не знаю, как тебя благодарить за то, что ты так быстро отомстил за нашего друга, и за то, что, благодаря тебя я не вмешался в это дело.
— Не будем говорить об этом. Я выполнил свой долг. Ты столько страдал за то, чтобы стать свободным. Это должен был сделать я.
— Спасибо, Гранде. Да, я хочу выбраться отсюда больше, чем когда бы то ни было. Помоги мне сделать так,
— Я с тобой согласен. Один только Глиани утверждает, что они все виновны.
— Посмотрим, что будет в 6 часов. Я не пойду опорожнять унитазы. Притворюсь больным, чтобы присутствовать на перекличке.
5 часов утра. Ответственный за «берлогу» подходит к нам:
— Ребята, вы думаете, мне следует звать стражников? Только что я обнаружил в уборной двоих убитых.
Гранде отвечает:
— Как это — двое убитых в уборной? С каких это пор?
— Поди знай! — отвечает старик. — Я спал с шести часов. Только теперь вышел по нужде, поскользнулся и упал в липкую лужу. Чиркнул зажигалкой и увидел, что это кровь.
— Зови стражников, посмотрим, в чем дело.
— Надзиратели! Надзиратели!
— Чего орешь, старая пискля? Горит, что ли?
— Нет, командир, в уборной двое убитых.
— Ну и что ты хочешь, чтобы я сделал? Я могу оживить их? Теперь пять часов с четвертью. Разберемся в шесть. Не позволяй никому подходить к уборной.
— Но это невозможно. Перед подъемом все выходят по нужде.
— Верно. Погоди, я доложу начальнику караула.
Он возвращается с главным надзирателем и еще двумя тюремщиками. Мы думаем, что они войдут, но они остаются у зарешеченной двери.
— Ты говоришь, что в уборной двое убитых?
— Да, командир.
— С какого времени!
— Не знаю, я нашел их только сейчас, когда пошел в уборную.
— Кто это?
— Не знаю.
— А я тебе скажу, старый кривляка. Один из них — армянин. Пойди посмотри.
— Да, это армянин и Беззаботный.
— Хорошо, подождем переклички.
6 часов. С первым звонком открываются двери. По залу проходят разносчики кофе и хлеба.
6.30, второй звонок. Светает. «Панель» полна кровавых следов.
Приходят оба коменданта, которых сопровождают восемь надзирателей и врач.
— Всем раздеться и стоять смирно у гамаков!
Первым в уборную входит заместитель коменданта. Он выходит белый, как мел:
— Им просто-напросто перерезали глотки. Ясно, что никто ничего не видел и не слышал!
Абсолютная тишина.
— Доктор, когда, приблизительно, они умерли?
— От восьми до десяти часов назад, — отвечает врач.
— А ты, старик, обнаруживаешь их только в пять? Ничего не видел и не слышал?
— Нет, я тугоух и, кроме того, почти не вижу. Мне семьдесят лет, из них сорок я провел на каторге. Как вы понимаете, я много сплю. В шесть вечера уже лежу и встаю утром только по нужде. Сегодня проснулся случайно: обычно я встаю вместе с первым звонком.
— Ты прав, все произошло случайно, — с иронией в голосе отвечает комендант. — Отнесите трупы в прозекториум. Доктор, сделайте посмертное вскрытие. А вы выходите во двор по одному, голые.
Каждый из нас проходит мимо комендантов и врача. Людей проверяют очень тщательно. Ни у кого нет ни царапины, но на многих следы крови. Они объясняют это тем, что поскользнулись на пути к уборной. Гранде, Глиани и меня проверяют с особой тщательностью.