Бабский мотив (Киллер в сиреневой юбке)
Шрифт:
— А которая же?
— Ну, другая…
— Журналистка?
— Да какая там журналистка, журналистка свалилась нам на голову в наихудший момент.
Живая, здоровая и злая как сто чертей, прямо из отпуска. Стыдобища — не передать словами!
А покойница вообще неведомо кто такая, развесёлая паненка, но на учёте в органах не состоит.
Похоже, она притворялась этой журналисткой.
Все интереснее и интереснее… Я сосредоточилась.
— А зачем ей это?
— — Да черт её знает. Причём все ещё надо доказать.
— Из
— Проше пани, если кто-то подделывает в паспорте место прописки…
— Это которая?
— Покойница.
— Минуточку. Как это — подделывает?
С чего на что?
— С собственного места прописки на место прописки другого человека…
— Поэтому вы даже не знаете, где она жила? — огорчилась я. — Эта покойница?
— Да нет, теперь-то уже знаем. Она вписала себе адрес второй Борковской, журналистки…
К тому же если этот кто-то все время представляется по фамилии с указанием должности другого человека… Что ещё можно думать?
— Думать приходится много, — согласилась я. — А где она жила?
— Тоже на Мокотове. На Дольной, дом тридцать "А".
— Где?! — в ужасе возопила я.
— На Дольной, дом тридцать "А", квартира двадцать три. Это во флигеле.
— Вы шутите… Что во флигеле, это я лучше вас знаю. На первом этаже?
— На первом. А что?
— А то, что я в жизни её не видела и понятия не имела, как её зовут, но бывали моменты, когда страстно мечтала кинуть ей в окошко гранату без чеки. Кабы у меня была граната, ей-богу, кинула бы! Но гранаты у меня не было, и я нашла другой выход..
— А что вы там делали? — подозрительно перебил меня комиссар.
— Как что — жила я там! Напротив её окна, на четвёртом этаже, окна во двор. Сюда я переехала всего лишь два года назад.
В комиссаре проснулся профессиональный нюх.
— Ну-ка, ну-ка! Во-первых, в этой квартире на четвёртом этаже сейчас идёт ремонт…
— Естественно, ремонт! Там двадцать лет ничего не ремонтировалось. Все дверные коробки перекосило, а некоторые водопроводные и канализационные трубы уже шестидесятилетний юбилей справили. Может, они вообще довоенные были.
— Хорошо тогда строили…
— Глина-каменка, — кратко пояснила я.
Комиссар молодой, но такие вещи должен понимать. — И все же это вам не пирамиды египетские, ремонт им тоже требуется.
— Это точно. Во-вторых, почему граната?
— Потому что эта тварь увлекалась музыкой. Не сама играла, а запускала треклятую технику, которой, по моему мнению, куда сподручнее крушить стены, чем иерихонскими трубами. У неё из окон неслись какие-то жуткие звуки. Я не молодёжь, шума не терплю. Из двух зол я предпочла бы отбойный молоток, он хоть монотонно долбит.
— Понял. В-третьих: какой выход вы нашли, коль скоро обошлись без гранаты?
— А я уезжала. На все лето. Сначала я забирала с собой пишущую машинку, потом сменила машинку на ноутбук — и привет. В сентябре эта зараза уже
— Понял, — повторил комиссар и задумался. — Ладно, а что вы о ней знаете?
— Ничего, кроме того, что она непременно должна быть туговата на ухо. То есть была туговата, раз её застрелили под моей ивой. Скажите, наверное, все население окрестных домов на радостях напилось в дымину? — — Об этом я ничего не знаю, на допросах все были трезвыми. Не может быть, чтобы вы ни разу в жизни не выглянули в окно на этот грохот!
Неизвестно, почему я так разнервничалась, но мне вдруг стукнуло в голову угостить комиссара чем-нибудь спиртным. Он предпочёл пиво вину, и вообще-то правильно: градусов поменьше.
— Уж будьте уверены, выглядывала не один раз. — В моем голосе одновременно звучали ярость и злорадство. Слава богу, я уже оттуда съехала, но давние мучения все ещё были свежи в памяти. — Мало того, я целыми днями торчала в окне и придумывала способы, как изничтожить всю эту аппаратуру. Мне уже мерещилось, как я поджигаю дом, кидая бутылки с бензином, мечтала о чем-нибудь огнестрельном, но тут нужен был противотанковый гранатомёт, не меньше. Пустить из лука горящую стрелу — но у меня нет знакомых индейцев… Вы себе не представляете, какие у меня были разрушительные идеи.
— И вы даже не попробовали? — вырвалось у Гурского.
— Да мне лестница мешала, — сконфуженно призналась я. — Все, что я придумывала, надо было осуществлять с близкого расстояния, и мне пришлось бы нестись вниз через все четыре этажа, а потом ещё бежать обратно. Короче, я предпочитала уезжать на лето. Но если её прикончил кто-нибудь из тамошних жильцов — я не удивлюсь.
Комиссар снова задумался, понемногу прихлёбывая пиво.
— А что, идея! — изрёк он наконец. — Хорошо, звуки звуками, но неужели вы ничего не видели?
— Почему же, один раз видела. Типа из соседнего дома, который разорялся под её окошком и грозил ей кулаками. С четвёртого этажа мне отлично было видно его макушку. Лысины не заметила. Мужик вопил, что у него малые дети, которые проснулись и плачут. А гражданка, которая подзуживала его из окна второго этажа, должно быть, доводилась ему женой и мамочкой плачущим деткам. Граждане из других окон активно её поддерживали. Сцена вполне живописная, но совершенно неинформативная. И больше ничего.
— Но к этой особе, наверное, кто-то приходил…
— Опомнитесь, — сурово сказала я. — В свидетели-очевидцы я гожусь, как паралитик в балет. Во-первых, я не торчала в окне часами, во-вторых, музыка ревела по ночам, когда по определению темно, в-третьих, даже если бы к ней бегали табуны воздыхателей, я видела бы только их макушки. Для вас я куда полезнее в области дедукции, лучше расскажите мне побольше о том, как эта покойница прикидывалась журналисткой. В конце концов, мы с ней одного пола, женщина женщину всегда быстрее разгадает.