Бабур (Звездные ночи)
Шрифт:
Вот почему рассказ посланника обрадовал «гостя шаха».
Хондамиру было уже за пятьдесят, и здоровье оставляло желать лучшего.
Он долго колебался, прежде чем принять приглашение Бабура и пуститься в изнурительно-долгое путешествие. Пугала жара, отвращала и вечная изменчивость жизни государственных мужей, полная всяческих превратностей… Но Хондамиру так плохо жилось в Герате в последние годы и так его потянуло к Бабуру, что он решился. Он хотел, чтоб в неизведанных завтрашних днях была у него опора, и видел ее в Бабуре. Он возлагал на него свои надежды. И когда встречал в пути то хорошее,
Въехав в Агру, Хондамир увидел новые красивые каменные здания с мраморной отделкой, новые же сады, а в них позолоченные беседки с нежным травяным покровом на крышах и многокрасочные цветники.
Теперь Бабур представлялся ученому более могучим, чем тот, каким он знавал его прежде…
Бабур из-за болезней своих сильно похудел, никакой могучести в теле его теперь не было.
Как сдал Бабур, это Хондамир ясно увидел при солнечном свете, когда они вдвоём отправились прогуляться на гору Сикри.
Эта гора — чудо природы, каким-то вихрем выброшенное из-под земли в простор зеленой долины, — напомнила Бабуру Гору Бувратаг в Ферганской долине у Оша. Только у подножья той, ферганской горы — река Буврасай, а здесь, у подножья Сикри, плещется прозрачное озеро.
Не без гордости показывал Бабур Хондамиру недавно отстроенные мраморные хужры-беседки, красивое сооружение для шахских пиров и приемов, запрятанное в густых деревьях на склоне. От горы к озеру шли вниз каменные лестницы. Бабур горячо говорил о новом строительстве. Хондамир украдкой всматривался в лицо шаха, — выперли скулы, сеть морщин окружила глаза, исчертила лоб. Скоро, ох как скоро постарел Бабур!
Начали спускаться к озеру. Бабур будто угадал мысли Хондамира:
— Странная у меня судьба, мавляна. Чем больше благоустраиваю жизнь вокруг себя, тем быстрее увядаю сам.
— Да не столь уж быстро… но в самом деле не следует ли вам позаботиться и о себе, повелитель?
— Надо, видимо! Только… Чем крупней государство, тем трудней, — скажу больше, — мучительней управлять им. Всю меру этих мук я все-таки не представлял себе прежде, когда возникло стремление создать здесь большое государство. Днем и ночью — труд, тревоги, борьба, борьба… Точно живу средь действующих вулканов… Хватит ли сил моих на достиженье задуманного — вот чего не знаю.
— Хватит, повелитель. Я уверен в этом. Вам еще нет и пятидесяти — вы в возрасте сильного мужа.
— Но как прибыл я в Индию, так все кажется мне, что за каждый год я теряю пять, а то и десять лет жизни, отпущенной всевышним. Лихорадка, бессонница…
Хондамир сегодня утром прочитал новый диван [216] Бабура — стихи, написанные только здесь, в Индии. Слушая сетования шаха, вспомнил рубаи из этого дивана:
Что ни день, лихорадит меня, исцелиться едва ль! Что ни ночь, мне не спится; зачем я пришел в эту даль? Жар мой, сон мой с печалью и стойкостью схожи: Убавляется216
Диван — 1) сборник стихотворений одного поэта; 2) государственный совет; государственная канцелярия; управление в средневековых государствах мусульманского Востока.
Глаза Бабура покраснели от бессонниц, слезились при ветре, даже слабом.
«Может, он все еще борется с собой, чтобы не пить? — подумал Хондамир. — Ведь в том же диване и такие строки:
Я дал обет не пить, связал себя обетом. Что делать мне, как жить, чьим следовать советам? Раскаясь, пьющие дают зарок не пить, Я дал зарок не пить и каюсь только в этом».— Я слышал, повелитель, что есть врачеватели, кои знают средство от бессонницы.
— Мой лекарь Юсуфи из Герата пробовал лечить Но ничего не вышло! «Вам нужен покой», — говорит. «Забудьте о государственных заботах», — говорит. «Ночами не пишите стихи», — говорит. Невыполнимо все!.. Как это можно — быть во главе государства и не заботиться о нем? А забываю я об этих заботах, лишь когда пишу стихи. Или книгу свою. Но в Агре у меня не находится времени для писания. Невмоготу мне стало, уважаемый, вот я и решил прогуляться в Сикри. Тут спокойней. И лучше пишется… Много маснави написал… Привык — бессонными ночами и пишу.
«До сих пор еще болеет и к тому же утомляет себя непрерывной работой, — думал Хондамир, — Голова не отдыхает, оттого и бессонница». Но говорить это, взять открыто сторону лекаря Юсуфи — не следовало. Из чувства уважения не следовало. И потому также, что Бабур никогда и ни в чем не щадил себя, до предела проявляя свою душу, свои силы, и был доволен именно таким напряжением. Лишать его удовлетворенности собой — неуместно и жестоко.
— Да прибавит вам бог сил и бодрости! — горячо пожелал Хондамир Бабуру.
Больше говорить о себе Бабур не пожелал. Спросил о другом:
— Мавляна, сколько лет вы писали свою «Книгу жизни любимого друга»?
— Одиннадцать, повелитель. Не считаю, что завершил ее… Не писалось в Герате. Все последние годы сунниты и шииты, то и дело вырывая Герат друг у друга из рук, то в огне жгли его, то стужей вымораживали.
— Понимаю… Помните, когда мы беседовали наверху, на минарете Унсии, вы с тревогой спросили: «Не закатывается ли звезда счастья Герата?» Ваши опасения, увы, оправдались.
— Счастье отвернулось от Герата. И Самарканд закрыл объятия для нас! Шиитско-суннитская вражда перерезала живые жилы связей Мавераннахра с Ираном. А эти связи сколь благодатными были для многих поколений, как много талантов благодаря им достигало совершенства! Невежды султаны отдали Мавераннахр на съедение суеверным и темным шейхам. Один ученый из Самарканда чуть ли не плача рассказал, что обсерватория Улугбека превращается в груду развалин. А правителю города нет до сего никакого дела. Уже разбирают стены здания, кирпичи уносят, чтоб залатать дырки в своих жилищах и сараях.