Бабушка (др. изд)
Шрифт:
— Ах, Боже ты мой! Ведь это долинка над плотиной, луг, косогор, лес, плотина!... Да и Викторка тут! — с удивлением вскричала бабушка.
— Она очень кстати в таком уединенном месте. Я ее встретила на косогоре, она ужасно слаба. Неужели нельзя ей помочь? — спросила с участием девушка.
— Ох, барышня! Телу можно помочь; но к чему же все это послужит, когда нет главного — рассудка? Душа ее заблудилась: что она ни делает, все это как будто во сне. Может быть, это милость от Бога, что она не помнит горя, которое действительно было ужасно! Если б она пришла в сознание, может быть с отчаяния подняла
— Я никогда не забуду, — отвечала Гортензия, — людей, которых я люблю, но чтоб образы их яснее отпечатлелись в душе моей, так я рисую их лица. Также и места, где я провела столько веселых дней, я охотно переношу на бумагу, на память о них. А эта долинка живописна. Если бы ты позволила, бабушка, я бы охотно срисовала тебя, чтобы оставить детям на память.
Бабушка покраснела, и замотав головой, робко сказала:
— Меня, старуху! Это нейдет, барышня!
— Только позволь, бабушка! Когда ты опять будешь одна дома, я приду сюда и срисую тебя. Сделай это для внучаток, чтоб у них был твой портрет.
— Если вы хотите, барышня, то пусть будет так, — порешила бабушка. — Только прошу вас, чтобы никто не знал об этом, а то скажут, что бабушка гоняется за суетой. Пока я жива, не надо им портрета; а когда меня не будет, тогда будь что будет!
Девушка согласилась.
— Но где же вы, барышня, научились? Я во всю мою жизнь не слыхала, чтобы женщина рисовала, — спросила бабушка, переворачивая листочки.
— В нашем звании мы должны научиться многим вещам, чтобы было чем убивать время. Мне всего более полюбилась живопись, — отвечала девушка.
— Это хорошая вещь! — заметила бабушка, рассматривая картинку, которая была только вложена в книгу. Картинка изображала скалу, покрытую деревьями, у подошвы ее разбивались морские волны. На скале стоял молодой человек; он держал в руке розовые почки и смотрел на море, на котором вдали виднелись распущенные белые паруса. — Это тоже вы рисовали? — спросила бабушка.
— Нет! Это подарил мне живописец, у которого я училась рисовать, — отвечала полушепотом девушка.
— Это, может быть, он сам?
Но Гортензия не отвечала, лицо ее вспыхнуло, и она встала. «Мне кажется, что княгиня уже едет». Бабушка уже угадала: она знала, чего не достает девушке. Княгини еще не было. Гортензия снова села, а бабушка, после нескольких намеков, заговорила о Кристле и Миле и призналась Гортензии, что она хотела бы поговорить об этом с княгиней. Гортензия одобрила ее намерение и с радостью обещала замолвить слово. Наконец, показалась княгиня, она шла тропинкой, а экипаж ехал по дороге. Она приветливо поздоровалась с бабушкой и подала Гортензии букет, говоря:
— Ты любишь дикие гвоздички, и я набрала их тебе дорогой.
Гортензия наклонилась, чтобы поцеловать княгине руку, а цветы заткнула за пояс.
— Это слезки! — заметила бабушка, взглянув на букет.
— Слезки? — с удивлением спросили дамы.
— Да, слезы Девы Марии. Так
— Так это знак горести и любви, — заметила княгиня.
— Влюбленные не рвут друг другу слезок, думают, что пожалуй придется плакать, — начала снова бабушка, подавая княгине стакан сливок и прося покорно принять его.
Княгиня не отказала бабушке.
— Боже ты мой! — продолжала бабушка прерванный разговор: — есть о чем поплакать, если б и не рвали слезок: в любви бывает и горе, и радость. Если влюбленные сами по себе счастливы, то посторонние люди подсыпят им полынки.
— Милая княгиня, бабушка хочет также просить за несчастных влюбленных, выслушай ее и прошу тебя, милая княгиня, помоги! — сказала Гортензия, и сложив руки, с мольбой смотрела на княгиню.
— Говори, старушка! Я уже тебе однажды сказала, чтобы ты обращалась ко мне, что я охотно выслушаю твою просьбу: знаю, что ты не станешь просить за негодного человека, — говорила княгиня, гладя роскошные волосы своей воспитанницы и смотря при том приветливо на бабушку.
— Я бы и не осмелилась, сударыня, если бы знала, что они этого не заслуживают! — отвечала бабушка и начала рассказывать о Кристле и Миле, как его взяли в солдаты, промолчала только о том, что управляющий постоянно преследует Кристлу. Не хотела ему вредить больше, чем бы было нужно.
— Это та самая девушка и тот самый парень, которые имели неудовольствие с Пикколо?
— Те самые, сударыня.
— Она так хороша, что мужчины дерутся из-за нее?
— Девушка точно ягодка, сударыня! В праздник жатвы она понесет венок и вы ее увидите. Впрочем, горесть не придает красоты: когда любовь мучит девушку, она тотчас опускает голову как увядающий цветок. От Кристлы осталась только тень одна; но одно слово может воскресить ее, так что она скоро сделается прежнею. Барышня тоже бледна, но Бог даст, увидит свою родину и то, что сердцу мило, так и ее личико расцветет как розовые почки, — с намерением прибавила бабушка и произнесла слова: «что сердцу мило» с таким ударением, что Гортензия вспыхнула. Княгиня быстро взглянула на Гортензию, потом на бабушку, но эта последняя как будто ни в чем не бывало: она хотела только возбудить внимание княгини. «Если для нее что-нибудь значит счастие девушки, так она поймет», — думала про себя бабушка.
После минутного молчания княгиня встала, положив руку на плечо бабушки, сказала своим приятным голосом.
— О влюбленных я позабочусь, а ты, старушка приди завтра ко мне вот в это время, — проговорила она полушепотом.
— Милая княгиня! — проговорила Гортензия, взяв альбом подмышку: — Бабушка согласилась, чтоб я срисовала ее, но она хочет, чтоб это было тайной, пока она жива. Как бы это устроить?
— Уж ты только приходи, старушка, в замок! Гортензия тебя срисует, и портрет останется у меня, пока ты жива. Она нарисует тебе также твоих внучат и этот портрет ты сбережешь, чтоб он служил тебе воспоминанием об их детстве, когда они вырастут.