Бабушка, Grand-m?re, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков
Шрифт:
9 ноября 1894 года
Нюре, как будто, немного лучше. Бедная, как она исхудала, ужас! Вот уж четвертый день завтра в школе пять занятий по случаю Михайлова дня. Ребят не загонишь в школу, волей-неволей приходится праздновать. Вчера и сегодня я читала «Старый грех» в «Неделе» и ничего хорошего не нашла в этом романе. Да и читать-то не хотела раньше, если б Кеша не расхвалил так его. Впрочем, личность «Лео» мне нравится, а содержание романа – нет, вывод какой-то бесцветный. В гости я еще никуда не ходила, хочу сходить к Кате Строителевой, а больше некуда, ну и поздно, пора спать. Хорошо, прощайте все.
20 ноября
Ну уж прости, дневник, долго не заглядывала. Вчера я получила это письмо, встревожившее меня. Да и как не встревожиться, я, право, не знаю, что мне делать. И хорош, и пригож, да не… ну да, есть недостатки. Что я буду делать? Если я решусь, то будет ли так, как я думаю, если ж не будет, то какой ужас, какое отчаяние…
Вторник, 22 ноября
Я все еще думаю и не могу ничего придумать; все жду чего-то. Ах, Боже мой, да что
Но и потом что? Молодость, сила, здоровье уходят и в конце одиночество, страшный холод от него, а на судьбу и счастье надеяться тихо. Что же делать! Что делать! Если б не было Нюры, тогда б другое дело, а ведь и об ней надо заботиться. Ох, плохо! Голова не хочет работать, соображать, а дальше еще соображенья, но… о них и говорить не могу, даже страшно.
15 января 18…
С…
Многоуважаемый А. Т.
Первым долгом считаю довести до вашего сведения, что я не могла в свое время ответить на ваши письма, потому что они были получены 31 декабря, когда меня не было дома, а я уже их получила 13 января по приезде домой, поэтому не обвиняйте меня за долгое молчание.
Алтатская церковно приходская школа, где работала Татьяна Петровна
Я все три письма получила от вас в одно время, т. е. 13 января. Прошу вас, А. Т., выслушать меня снисходительно. Боже мой, что я вам напишу! Что напишу! Скверное мое теперь положение: я должна дорого платиться за свою ошибку. А. Т., пощадите меня ради Бога: виновна и спору нет, но зачем добивать, и я отлично понимаю и сознаю свою вину; если б я считала бы себя вполне правой, то и поступала бы иначе, сознаю, и хотела бы исправить, но даю вам честное слово, право, не могу. Да как бы вам яснее представить и объяснить: против вас, А. Т., я ничего не имею и не могу иметь, знаю ваши хорошие качества, но я боюсь той предстоящей жизни. Ведь вы хоть немного знаете меня: чем раньше я интересовалась, оно уже отошло на второй план, да ведь за себя-то не так страшно, но вы, да что будет с обоими, раз начнется во мне равнодушие и неудовлетворенность окружающей жизнью, то и на вас сие отзовется. А. Т., поверьте мне хоть раз, что я говорю искренно, нисколько не оправдывая себя.
Я теперь ясно понимаю, что мой главный недостаток – непостоянство: что интересует меня сегодня, а завтра уж нет того. Мне стыдно признаваться в этом недостатке, но решила говорить правду, так уж буду держать слово. Но верно я еще не определила, это ли причина всех моих зол.
Жизнь, которой я жила, теперь меня не удовлетворила бы, а требовать чего-нибудь от вас я не могу. Я и так, не сознавая, поступила как эгоистка. Скажу вам прямо: живется мне не очень-то хорошо в своей родной семье, и в тяжелые минуты я готова дать вам согласие, но пройдет немного, я одумаюсь, и тогда еще хуже: стыд душит меня за мой эгоизм, стыдно мне и горько за мой душевный порыв. Хоть и стараюсь обдумать все и решить правильно, да самой мне трудно за собой уследить. Спрашивала я у Саши о вашем подпольном образе действий, потому что было странно и еще потому что чуть не написала: «Приезжайте», да и этот вопрос тоже значит, что приезжайте – я согласна, а было это в тяжелую для меня минуту: первое, расстроилась, кругом все больные, а главное, семейные неприятности (да больно я расстраиваюсь от совместной жизни с моими родными, Саша напрасно винит школу). Так вот при каких обстоятельствах я так написала, но теперь я расплачиваюсь за то угрызениями совести за свой эгоизм и малодушие. Из этого можно видеть, какие у меня грязные мысли бывают, я ловлю себя на этом. Тяжелее всего мне, что у меня могут быть подобные мысли. Мне надо себя перевоспитывать, избавиться от грязи, которая ко мне прилипает. Теперь вы поймете, почему я боюсь решительного шага. Когда мне тяжело, я могу только помнить себя, наоборот – думаю о вас. Боюсь расстроить, отравить ваше существование своим непостоянством или своей натурой, которой, как ребенку, все подавай новые игрушки, а раз вышло между нами недоразумение, так оно, пожалуй, и дальше пойдет. Я так думаю теперь, что нехорошо поступила, дав согласие, но за теперешнее свое решение я себя не виню и даже думаю, что поступаю по совести, одумавшись хоть поздно. Не упрекайте меня, А. Т., в том, что вас забыла, да как я вас могу забыть, ну скажите? Вы стоите у меня перед глазами как грозный призрак, и поступок мой из памяти не выходит. Он меня мучит, не дает сил забыться, постоянно напоминая о горе, причиненном вам. И только одно утешение, что я правильно рассуждаю и поступаю, а вы еще говорите, что забыла. Тем более не могу забыть, что я, кажется, еще никому и никогда не причиняла подобного горя, как вам. Если б вы меня теперь узнали, то, пожалуй, и не узнали бы, я теперь больше молчу, особенно последнее время. Характер чем дальше, тем более изменяется, злюсь на каждый пустяк, что не всем же приятно слушать. Ну и сдерживать себя трудно, отзывается плохо долгая сдержанность, а именно, я все больше и больше замыкаюсь в себе, а приятна вам будет этакая жизнь, да она способна самый прекрасный характер испортить! Я гадкая, знаю, но что от моего сознания? Хоть и сознаю я свои недостатки, а остаюсь при одном сознании, говорят, что и сознание много значит, да что мне от него, зачем мне оно, если нет энергии на исправление. А. Т., хотите, я выйду, я согласна, но что выйдет? Будете ли вы счастливы, не будете ли вы проклинать жизнь, не будете ли меня винить? Найдете ли вы тот мир, о котором думаете? Берете ли всю, слышите, всю ответственность на себя? Так вот, как по-мое-му, я правильно поступаю, но если по-вашему не так, то чтобы искупить свою вину и доказать справедливость моих слов, «я согласна», но ведь такое доказательство дорого будет вам стоить, едва ли стоит жертвовать собой для этого.
19 января 1895 года, четверг
У
М… е
Ясный сокол мой! Ты прости-прощай, Никогда теперь Мне не жить с тобой. Разлюби меня, Позабудь, дружок. Ах, хотелось бы Мне про все забыть. Уж не буду я Слушать речь твою. Не кляни меня, Позабудь скорей. Говорить со мной (Уж не надо мне Ничего тогда), Все бы слушала — Не наслушалась. А теперь же мне Не бывать с тобой. Мне придется век Скоротать с другим (Ясный сокол мой) Дорогой сокол, То ведь все равно Я иссохну, друг, Не дождавшися. Не могу всегда Угождать-смиряться ( тут нужно другое слово) Нет во мне того Нрава тихогоНаерундила; тоже стихоплет корявый, без знаков отличий и препинаний
А вот и другие свадьбы <…>. Алексей Прохорович, этот маленький всклокоченный человек, женит своего Митрия. Алексей Прохорович постоянно жалуется на свои недостатки, которых вовсе нет, постоянно он в горе и заботе от своих недостатков, а в сущности, скупой – и только. Но в то же время не хочет в грязь лицом ударить, вот, думаю, трудно бороться ему. Суетится, мечется, а толку ни на волос.
30 января 1895 года
Все начинаю, да не кончаю. Читаю житие святой Павлы. Очень нравится! Хорошо бы быть там, в Иерусалиме и других святых местах. Хорошо так себя чувствовать, как св. Павла. Нехорошо, трудно жить постоянно под таким давлением – гнетом, как-то уходишь весь в себя, каждое слово нужно строго обдумать и взвесить. Чувствуется между всеми какая-то рознь и неприязнь, каждый другими недоволен, и каждый из нас, в сущности, – эгоист, по крайней мере, я так понимаю. Конец когда же будет? А конец тот или другой, может быть, уж недалеко. Вот скоро и пост Великий, и начнутся еще однообразнее унылее дни противу предыдущих. Я всегда в подобное время хандрю и злюсь, раздражаюсь сильно. Зачем же люди говорят одно, а думают другое? В сущности, я не боюсь физического труда, если б была возможность иметь дружескую опору и поддержку, не в ручном труде, конечно. Вот работала бы, а потом и поговорить и почитать вместе и получить ответы на свои вопросы, а то ведь такой человек, хоть, спору нет, хорош и стремится к хорошему, не может еще решать и давать мне ответы, его еще нужно развить до своего хотя бы уровня, да и этого для меня очень мало. У меня тоже только стремления одни и больше ничего, вот это-то и худо, не у кого будет учиться. Мне бы хотелось иметь мужа – учителя. Где счастье, одному Богу известно, его и просить надо. Я чувствую потребность к жизни, если же жить так, как предоставляется, то скоро отупею, только по временам будет грусть глодать от неудовлетворенности и пустоты.
<…>
Вот, наконец, наступила широкая Масленица. И ребята мои рассуждают: скоро ли конец ученью, сколько дней еще учиться? Этот вопрос их занимает сильно, но я почему-то не сочла нужным их обрадовать, объяснив им всю суть, что тут нет никакого праздника, а, напротив, нужно приготавливаться к посту. Почему же я не сказала им, что все-таки распущу? Уж несмотря на эту важную причину, ну да уж так везде заведено, но не потому. Я как бы хотела им досадить, а себе этим доставить удовольствие. Происходит так по очень простой причине, я сама не люблю Масленицу с ее катаньями и гуляньями и вижу в ней одно неистовство рода человеческого. Знаешь, что, сколько ни дури, все равно не избежишь Великого поста. И среди шумного веселья я никогда не забудусь в Масленицу, все помню, что сейчас Великий пост, который так сильно противоположен ей во всем. При подобном воспоминании нехорошо, просто скверно станет на душе. Но, несмотря на такое состояние, я принимаю участие во всех увеселениях. А еще мучит совесть, знаешь, что с наступлением поста нужно проверить свою совесть, а за год много накопляется и стыдно ужасно, страшно даже станет, как вспомню, что пред священником нужно все высказать, всю душу раскрыть. Я знаю, что если б мне не было стыдно, то и облегчения я не чувствовала бы, мертво выходило бы. И я люблю ужасно молитву Ефрема Сирина. Сколько чувства в ней, как много сказано в малых словах, кажется, вся душа кающегося грешника выливается в этих словах, по крайней мере, я так думаю. Особенно грустное, давящее впечатление производит унылый благовест в Великий пост, как бы в это время живых где-то хоронят в подземелье. Иные же спокойно себя чувствуют, хорошо, конечно, думаю я, совесть у них чистая, не стыдно и на исповедь идти. А теперь же блины, блины! Будут во всю ивановскую. Вора поймали с сахаром 8 голов. И Земжинский попал, нашли у него на гумне в мякине.
<…>
Кого мы видим часто, того Царь видит редко, а Бог никогда. Загадка
5 марта 1895 года
Немного же я продержалась: опять начинается сон непробудный, из которого мне всегда очень трудно бывает выйти, а как бывает гадкое скверное состояние, я всегда боюсь подобного состояния, тогда всякое дело противно, и я положительно через силу могу себя принудить чем-нибудь заниматься, является сонливость, полнейшая апатия ко всему. Нет, положительно, подобная жизнь, подобное состояние мне не под силу. И что же предпринять, за что взяться? Нужно еще подождать.