Бабушка

Немцова Божена

— Такая песенка вместе с певцом ломаного гроша не стоит! — засмеялись девушки и громко запели, чтобы помешать парням слушать продолжение. За песнями, шутками и прибаутками незаметно связали букеты и сплели венки. Девушки встали из-за стола, взялись за руки, и образовав круг, запели:

Все мы сделали давно: Куплены обновы, Пироги испечены, И венки готовы.

В эту минуту в дверях появились пани мама и ее помощницы; руки у них были полны всякой снеди. Пан отец и дружка тащили пиво и вино. Снова все сели за стол, который на этот раз был завален уже не розмарином, а жареным и пареным. Кавалеры сели возле девушек, жених между старшей подружкой я свахой, невеста между дружкой и младшей подружкой, которая разрезала и подносила ей кушанье, так же как старшая подружка жениху. Сват непрерывно ходил вокруг стола, позволяя девушкам то кормить себя, то бранить; зато и им приходилось выслушивать его шутки, подчас довольно грубоватые. Когда со стола была убрана посуда, сват принес три миски — его подарок невесте. В одной была пшеница, которую

он дарил невесте как символ плодородия; в другой — зола, перемешанная с просом, чтобы невеста, выбирая зерно, училась терпению; третья миска, «потайная», была плотно закрыта. Невесте не следует быть любопытной, и она не должна в нее заглядывать. Но разве можно было выдержать искушение? Кристле миска не давала покоя; когда никто не видел, приподняла она потихонечку кончик белого платка, закрывавшего миску, и . . . фррр — спрятанный там воробей вспорхнул к потолку.

— Видишь, милая невеста, так всегда случается с любопытными, — сказала бабушка, легонько потрепав девушку по плечу. — Человек скорее умрет, чем откажется узнать, что от него скрыто; а заглянет под крышку — там ничего и не окажется.

Молодежь не расходилась до поздней ночи; после угощения начались танцы. Жених с дружкой проводили сваху домой и при прощании напомнили, что завтра нужно прийти пораньше.

На следующий день жители долины и Жернова чуть свет были на ногах. Одни собирались в костел, другие — к свадебному столу и на танцы. Кто не был приглашен, не мог превозмочь любопытства и пришел поглазеть на свадьбу. Ведь о ней столько недель твердили, уверяя, что будет чему подивиться; невеста-де поедет в костел в господской карете, на господских лошадях, на шее у нее будут дорогие гранаты, а на самой — розовая шелковая кофта, голубая юбка, тоже шелковая и вышитый белый передник. Обо всем этом жерновские знали раньше, чем сама невеста. Им до малейших подробностей было известно, много ли и какие кушанья будут на свадьбе, в каком порядке подадут их на стол; сколько рубашек, сколько перин и какую посуду получит невеста в приданое. Словом, толковали, будто сама невеста расписала им обо всем. Не увидеть такой шумной свадьбы, не убедиться, к лицу ли невесте венок, много ли она прольет слез, как будут одеты гости, было бы непростительным грехом. Ведь это целое событие в их жизни, источник для разговоров не менее чем на полгода, — как же можно упустить такой случай!

Когда семья Прошека и заночевавшая на Старой Белильне семья лесника подошли к трактиру, оказалось, что надо пробираться сквозь толпу, собравшуюся во дворе. В трактире уже сидели гости со стороны невесты. Пан отец выглядел франтом. Сапоги его блестели, как зеркало, в руке он держал серебряную табакерку. Мельник был свидетелем невесты. Пани мама разоделась в шелка. Шею ее обвивала нитка мелкого жемчуга, на голове блестел златотканный чепец. Бабушка одела свой подвенечный наряд и парадный чепец с большим бантом на затылке. В трактире не было подружек невесты, их кавалеров и свата: они пошли в Жернов за женихом; и невеста тоже не заходила в горницу: ее спрятали в клеть.

Вдруг со двора раздался крик: «Идут, идут!», и от мельницы послышались звуки кларнетов, флейт и скрипок. Это вели жениха. Среди зрителей пронесся шепот. «Смотрите-ка, смотрите! — толкал один другого. — Милова Тера младшей подружкой, дочка Тиханковичей — старшей». «Ну, если бы Анча не была замужем, быть бы ей старшей подружкой». — «Томеш свидетелем со стороны жениха!» — «А где его жена, ее что-то не видать». — «Помогает убирать невесту. В костел-то Анча не поедет, куда ей, она на сносях», — судачили женщины меж собой. «Невесте пора готовить что-нибудь на зубок, ведь она будет кумой, они задушевные подружки». — «Ну само собой». —«Глянь, глянь — староста идет! Вот диво, что Миловы его позвали. Ведь по его вине Мила попал в солдаты!» Все снова удивленно зашептались: «А что, староста не такой уж злой человек; это Люцка его науськивала да управляющий подливал масла в огонь. Не удивительно, что так вышло. Якуб хорошо делает, что не мстит обидчикам. Люцка-то и без того лопнет от злости». — «Ведь она тоже просватана», — раздался голос. «Да как это может быть, коли я ничего не слыхала?» — отозвалась какая-то кумушка. «Третьего дня, за Иосифа Нивлтовича. Он давно за ней приударяет». — «Знамо дело, она от него нос воротила, покамест надеялась отвоевать Якуба». — «Жених больно красивый парень, приятно посмотреть на такого». — «Какой богатый шарф подарила ему невеста, верно не один гульден на него ухлопала», — рассуждали женщины.

Подобные разговоры слышались в толпе, когда жених подходил к порогу, где его встретил хозяин с полным стаканом вина. Отыскав свою невесту в клети, где, по обычаю, она должна была сидеть и плакать, жених встал с ней перед родителями; сват вместо него произнес длинную речь, в которой благодарил их за воспитание и просил благословения. Все заплакали. После благословения дружка взял под руку невесту и младшую подружку, жених занял место рядом со старшей подружкой, свидетели окружили сваху, остальные девушки подошли к своим кавалерам и пара за парой, исключая свата, который шел впереди всех, вышли из дома. На улице их уже ждали кареты и повозки. Помахивая платочками, подружки невесты запели, парни подхватили; невеста тихо плакала,

время от времени оглядываясь назад, где, в другой карете, ехал жених со свахой и свидетелями. Зеваки разошлись, и трактир ненадолго опустел. Только старая мать, сидя у окошка, глядела вслед отъезжающим, молясь за свою дочь, которая уже столько лет заменяла ее в хозяйстве и с ангельским терпением переносила все ее капризы, считая их неизбежным следствием долгой и мучительной болезни. Скоро, однако, начали сдвигать и накрывать столы. Собралась целая толпа кухарок и стряпух. Первым лицом, которому все было доверено, стала молодая жена Томеша. Она охотно в этот день взяла на себя обязанности хозяйки, которую накануне, когда вили венки, заменяла пани мама. Когда свадебный поезд вернулся из костела, хозяин опять встретил молодых на пороге с полным бокалом. Невеста переоделась, и все сели за стол. Во главе стола сидел жених рядом с невестой; дружка угощал подруг невесты, а они готовили для него гостинцы на своих тарелках и кормили лакомыми кусками. Сват подшучивал над ним и говорил, что ему живется как у Христа за пазухой. Бабушка тоже была весела и то и дело острым словцом осаживала свата, который всюду совал нос и мешал всем своей огромной угловатой фигурой. Старушка не допускавшая дома, чтобы хотя одно зернышко гороху упало на пол, тут, когда гости начали кидаться горохом и пшеницей, сама бросила горстку в молодых и сказала: «Чтобы господь бог был щедр к вам . . .» Однако ни горох, ни пшеница не пропали даром: бабушка видела, как под столом все склевали ручные голуби.

Свадебный обед кончился. Многие отяжелевшие головы поникли над столом; перед каждым гостем стояла полная тарелка гостинцев; если кто сам не успел их приготовить, об этом позаботилась Анча. Нехорошо без гостинцев возвращаться со свадьбы. Всего было вдоволь. Кормили и поили каждого, кто проходил мимо трактира. Ребятишки, прибегавшие поглазеть на гулянье, уносили домой полные карманы пирогов и сдобных булок. После угощения молодой подносили дары «на колыбельку»; она так и ахнула, увидев посыпавшиеся ей на колени крестовые талеры ( талер со знаком креста, самая большая серебряная монета, чеканившаяся на Чешском монетном дворе во второй половине 18-го столетия). Когда парни принесли тазы с водой и белые полотенца и подали девушкам умыть руки, каждая бросила в воду монету; ни одна не хотела ударить лицом в грязь, оттого в воде заблестело одно серебро. Эти деньги на другой день парни и девушки потратили на танцы и вино.

Затем молодая и ее подружки пошли переодеться перед танцами. Тем временем бабушка отвела домой внучат, которые пировали в Кристинкиной светелке; сама она должна была воротиться в трактир, ибо поздно ночью совершался обряд одевания чепца невесте и она была необходима. Бабушка захватила из дома чепец, который она покупала вместе с Терезкой, что входило в обязанности свахи. Когда все вдоволь натанцевались и невеста, с которой каждый должен был сделать хоть один круг, еле переводила дух, бабушка кивнула женщинам: мол, уж за полночь, и теперь молодая принадлежит им. Начались ссоры и пререкания; жених и сват не хотели, чтобы с невесты снимали красивый венок; но все было напрасно. Женщины отвоевали ее и увели в светелку. Девушки затянули за дверью заунывную песню про зеленый веночек — пусть не дает невеста снять его: позволит снять хоть раз, не надеть ей его больше.

Но все было напрасно. Невеста уже сидела на скамеечке, Томешова расплетала ей косу, а корона из цветов и зеленый венок лежали на столе. Бабушка приготавливала чепец с оборками. Молодая плакала. Женщины пели песни, шумели, одна бабушка оставалась серьезной: порой она ласково улыбалась, а глаза ее делались влажными: ей вспоминалась Иоганка, которая, быть может, теперь тоже справляла свадьбу.

Невеста уже была в чепце, который шел к ней как нельзя лучше. Мельничиха уверяла, что она походит в нем на румяное яблочко.

— Теперь пошли к жениху. Кто хочет его подразнить? — спросила бабушка.

— Кто самый старший, — ответила пани мама. — Постойте, я приведу ему одну красотку! — вызвалась Томешова и, выбежав за дверь, скоро вернулась со старой пряхой, которая на кухне мыла посуду. Накинули на нее белую шаль, и сваха повела старуху к жениху, чтоб тот купил ее. Долго ходил жених вокруг да около, разглядывая закутанную фигуру, пока не посчастливилось ему сдернуть покрывало; под ним скрывалось старое сморщенное лицо, выпачканное сажей. Поднялся хохот, а жених отказался от такой невесты. Сваха нырнула с ней в дверь и вскоре привела другую. Эту жених и сват нашли более подходящей и уж совсем собрались ее купить, но вдруг сват решительно заявил: «Ого, кто же станет покупать кота в мешке!» — и сорвал покрывало; все увидели круглое лицо мельничихи, черные ее глазки лукаво улыбались свату.

— Купите, купите, дешево продам, — сказал, ухмыльнувшись, мельник, завертев табакеркой, но так медленно, будто у него не гнулись пальцы или табакерка была очень тяжелой.

— Молчите уж, батюшка, — смеялась толстая мельничиха, — нынче продадите, а завтра захотите выкупить. Милые бранятся, только тешатся.

Пошли за третьей. Появилась высокая, стройная фигура молодой. Сват давал за нее старый ломаный грош, а жених немедля отсылал горсть серебра. Купля состоялась. Женщины прибежали в горницу и, окружив жениха, весело запели: