Бабушкины россказни
Шрифт:
Трифоныч в ноги. А Чекатунов расходившись — в железа Трифоныча, да в острог за жестоким караулом.
А Чекатунову такие дела не впервые творить приходилось. При Бироне в Малой России он за жженого орла людей мучил.
Дело повели крутенько. А было это в самое пугачевское замешательство. Чекатунов главному своему начальнику Гавриле Петровичу Мякинину таким манером дело Трифоныча представил, что будто он с государственным злодеем был заодно и в самом Петербурге хотел народ всполошить. Трифоныч был мужик домовитый, зажиточный, в ларце у него целковиков немало лежало: тут все прахом пошло.
Разузнавши доподлинно дело, Настенька, не молвивши отцу ни единого слова, приказала заложить карету, оделась en grande toilette [61]
61
в парадный наряд (франц.)
Увидала ее Настенька, тотчас на колени.
— Что с вами, милая? Отчего так встревожены? — спрашивает ее государыня.
— Правосудия и милости у вашего величества прошу.
Государыня улыбнулась.
— За того прошу, ваше императорское величество, за кого просить некому, — молвила Настенька. — За простого мужика, за невинную жертву злобы и лихоимства. В тюрьме сидит, дом разорен… Честный Савелий Трифонов из богатого поселянина навек нищим стал.
Только что Настенька эти речи проговорила, государыня внезапно помрачилась, румянец на щеках так и запылал у ней. А это завсегда с ней бывало, mon coeur, когда чем-нибудь недовольна делалась.
— Не знаете, за кого просите! — с гневом проговорила государыня. — Трифонов — вор, соумышленник государственного злодея.
— Ваше величество, беззащитного поселянина оклеветали… Опричь бога да вас, никто его спасти не может… Рассмотрите дело его.
Ни слова не промолвя, государыня отвернулась и пошла в боковую аллею… Настенька осталась одна на коленях.
Недели через три Трифонов был на волю выпущен и все добро его назад было отдано. Чекатунова отрешили, Гавриле Петровичу Мякинину было сказано: жить в подмосковной.
В перво же воскресенье Настеньке велено было на куртаге быть. Государыня с великой аттенцией приняла ее. При многих знатных персонах обняла, поцеловала.
— Благодарю вас за то, что избавили меня от величайшего несчастия царей — быть несправедливой, — сказала ей государыня. — Мы основали наш престол в человеколюбии и милосердии, но по навету злых людей я едва не осудила невинного. Бог вас наградит.
И все зачали увиваться вкруг Настеньки. На другой же день весь grand monde перебывал у Боровковых с визитами, даром что кому двенадцать, кому двадцать верст надо было ехать до ихней дачи… Только и речи у всех, что про Настеньку да про злодейство Мякинина с Чекатуновым.
А про себя не то думали, не то гадали знатные персоны… Подкопы подводить зачали под Настеньку…
В то время, mon enfant, самым важным вельможей был Лев Александрыч Нарышкин… Нраву отменно веселого, на забавные выдумки первый мастер. Как пойдет, бывало, всех шпынять, так только держись, а все как будто спросту. Государыня его очень жаловала. Когда еще великой княгиней была, большую доверенность к нему имела — и когда воцарилась, много жаловала. Человек был, что называется, на все руки… Ежели на куртаге бывало невесело, а Нарышкина нет, государыня всегда, бывало, изволит сказать: "видно, что Льва Александровича нет". По чести сказать — мертвого, кажется, умел бы рассмешить, а праздники задавал — не то что нам — чужеземным, иностранным на великое удивленье бывали.
Давал он бал у себя на даче. Знатная дача была у Льва Александровича по петергофской дороге. Какие он на ней фейверки делал, люминации с аллегориями [62] — сказать, mon bijon, невозможно. Сам Галуппи музыкой, бывало, правит —
62
фейерверки, иллюминация
63
возлюбленной (франц.)
Parole d'honneur, mon petit. [64]
Раз, как теперь помню, накануне Ильина дня, приезжает к нам Настенька.
— Ты, говорит, к Нарышкину завтрашний день на праздник поедешь?
— Нет, говорю, ma delicieuse, не поеду… Для того, что инвитасьоны [65] не получили.
А меня досада так и разбирает… Как так? Боровковы будут, мы не будем!.. Обидно!.. Была я тогда молода, к тому ж не из последних… Муж в генеральском ранге — как же не досадно-то?.. Сам посуди, mon pigeonneau…
64
Честное слово, дитя мое (франц.)
65
приглашения (франц.)
Поздравляю, говорю поздравляю, та delicieuse, что к Нарышкину поедешь… А мы люди маленькие, незнатны… Куда уж нам к Нарышкину?..
— Особливо мне то чудно, — говорит меж тем Настенька, — что на празднике будут только самые первые персоны. Из девиц: Веделева Анета, Шереметевых две, Панина, Полянская, Хитрово… Все les frailes de la cour. Какими судьбами меня пригласили — ума приложить не могу.
— Значит, ma douceur, и тебе la fraile de la cour скажут… Будешь, говорю, во времени — и нас помяни.
Захохочет Настенька, да так и залилась.
— Нашла, говорит, la fraile de la cour! По чести сказать, к лицу мне будет!..
А сама охорашивается, стоя перед зеркалом… Нельзя же, mon coeur, — женская натура… Кто из молодых женщин мимо зеркала пройдет не поглядевшись? Ни одна не пройдет, mon pigeonneau, поверь, что ни одна… Потому что у каждой о всякую пору одно на уме — как бы мужчинку к себе прицепить… Ты, mon coeur, не гляди, что они молчат да кажутся les inaccessibles. [66] Поверь бабушке, голубчик мой, что у каждой женщины лет с четырнадцати одно на уме: как бы с мужчинкой слюбиться… Ей-богу, mon cher… Притворству не верь… Которая тебе по мысли придется, смело приступай… Рано ли, поздно ли, будет твоя… Поверь, mon bijou, — я ведь опытна… Смелости только побольше, голубчик, а будет к концу дело подходить, — дерзок будь… На визги да на слезы внимания не обращай. Для проформы только визжат да стонут… Видишь, mon petit, как бабушка-то тебя житейской мудрости учит… После сколько раз помянешь, поблагодаришь меня, старуху, за мои les instructions… [67] Верь, mon agneau, и в стары годы и в нынешние pour chaque femme et pour chaque fille [68] ничего нет приятнее, как объятья мужчины… Изо всей силы, mon petit, к себе прижимай, мни, кости ломи — тем приятнее… Про что, бишь, я говорила, Андрюша?
66
недоступными (франц.)
67
поучения (франц.)
68
для каждой женщины и для каждой девушки (франц.)