Багратион. Бог рати он
Шрифт:
— Ах, вот где укрылись наши молодые! — раздался голос императора, и он со своею обворожительною улыбкою на губах появился в беседке. Но вдруг что-то дрогнуло в его лице, и Александр Павлович произнес:
— Однако у вас с князем Багратионом серьезный разговор?
— О нет, ваше величество, — ответила великая княгиня. — Мы с Жоржем пригласили любезного князя навестить нас в Твери, как только закончится перестройка нашего дома.
Улыбка вновь появилась на кончиках губ Александра Павловича, но при этом его небесно-голубые глаза остались холодными.
— О да, конечно, милая сестра, — согласился царь. — У вас должен быть
Вряд ли кто другой, кроме Александра Павловича, обладал такой удивительной способностью скрывать истинную свою натуру. Увидев сегодня Багратиона в обществе сестры, он весь как бы заледенел.
«Что же он, разве не понимает, что Катиша уже замужем? И вообще, что это за связь, о которой мне чуть ли не прожужжали все уши? Нет, нет, этому следует сразу же положить конец! Не хватало, чтобы Багратион стал другом тверского двора.
Да и что он вообразил в самом деле и кого выбрал для излияния своих чувств? Смешно и немыслимо даже вообразить — мою сестру, ту, которую я люблю всем сердцем.
Да, именно так! Я люблю ее, Катишу, до сумасшествия, до безумия, как маньяк! И конечно же сильнее, чем это может делать брат по отношению к сестре. Но я умею, как никто, держать себя в руках и скрывать от других свои чувства. Принц Жорж — не в счет. Он — законный муж. Однако других, кому Катиша позволит отдать свое сердце, я рядом с нею не потерплю!»
Платоническая влюбленность. Так в недалеком будущем исследователи жизни императора Александра Первого определят его слабость к женскому полу. Он страстно, не помня себя от счастья, влюблялся в каждую очаровательную женщину, подчас именно платонически. Так, вероятнее всего, он воспылал страстью и по отношению к родной сестре.
Придет время, и через каких-нибудь лет шесть в Вене увидев на балу княгиню Багратион, он совершенно потеряет голову. Однако в пору Венского конгресса он встретит немало красавиц, которых пожелает поместить в своем любвеобильном сердце.
Теперь же царь полагал, что нет и не может быть для него существа дороже, чем его родная сестра.
Тринадцатого июля 1809 года он с облегчением подписал рескрипт, адресованный генералу от инфантерии князю Багратиону, в коем значилось: «Признавая нужным нахождение ваше в Молдавской армии, повелеваю вам по получении сего отправиться к оной и явиться там к главнокомандующему генерал-фельдмаршалу князю Прозоровскому, от коего и имеете ожидать дальнейшего вам назначения».
Однако права народная примета: беда с бедою всегда ходят под руку. Правда, ни указ императора, ни сообщение, что Багратион прочитал случайно в «Санкт-Петербургских ведомостях», он ни в коей мере бедою не счел. Но — все же…
Сообщение же газеты было таким: «Действительный тайный советник, министр внутренних дел князь Алексей Борисович Куракин объявляет, что генеральша княгиня Екатерина Павловна Багратион, урожденная графиня Скавронская, по случаю пребывания ее вне государства, предоставила ему управление и распоряжение всем ее имением и всеми делами, по поводу чего все прежде данные от нее на управление доверенности уничтожила, посему все те, кои имеют какие-либо
Глава двадцать первая
Все самые громкие баталии, в которых когда-то принимал участие князь Прозоровский, давно уже канули в Лету, как безвозвратно ушли в мир иной отцы тех немеркнущих побед — Потемкин, Румянцев, Суворов. Подчас Александра Александровича в силу расстроенного здоровья даже посещали сомнения: а были ли на самом деле те достославные, ратные свершения и имел ли он сам к ним какое-либо прикосновение?
Лишь ночами вопросы сии выглядели зряшными и никчемными. Адская боль от бедра до самой ступни пронизывала ногу, и старый фельдмаршал мгновенно вспоминал: то след тяжелого ранения, полученного в Семилетней войне под Гросс-Егерсдорфом. Не мог пошевелить рукою — сразу возникала Польша, и он, тогда уже полковник, лежит, обливаясь кровью, на краю топкого болота. А то вовсе не подняться, не выпрямить спину — гуляют где-то рядом с позвоночником железные осколки, впившиеся в тело в знойной крымской степи.
Как бы ни тянулись мучительные, подчас без сна, ночные часы, а всех ранений с контузиями было не перечесть. А значит, и всех битв, что отмечены этими увечьями. Но были и такие сражения, что, не оставляя вовсе на теле никаких рубцов, откладывались страдальческими отметинами на сердце.
Последняя такая душевная рана — страшеннейший конфуз под Браиловом. Который уж год пошел, как он принял Молдавскую армию, и она, согласно вероломному вступлению в войну Оттоманской Порты, стала действующею. Завязывались схватки с турками по-над Дунаем, готовился перейти реку, чтобы очистить от войск визиря всю Молдавию с Валахией, а там и освободить от турецкого ига Болгарию с Сербией. Однако настоящею войною, а главное, обещанным победным наступлением так и не пахло. А что поделаешь, если и по комнатам сам передвигался с большим трудом, а чтобы сесть на лошадь — то уж вовсе забыл, как сие делается.
Упросил царя прислать какого-нибудь генерала в помощь. Хотя бы Кутузова. «Буду употреблять его вместо себя. Он почти мой ученик».
Совсем недавно были они соседями по службе: Михаил Илларионович значился военным губернатором в Киеве, Прозоровский начальствовал над милицейскими войсками в Умани. Славное, тишайшее было житье у командующего пограничниками-поселенцами, да вот соблазнился тем, что, вверяя Молдавскую армию, император производил его в вожделенное для каждого генерала фельдмаршальское звание.
Поручив Кутузову начальство над главным корпусом, семидесятисемилетний фельдмаршал полагал, что, не сдавая формально пост главнокомандующего, он тем не менее вовсе освободит себя ото всех обязанностей. Однако, скучая без дела, он нет-нет да вмешивался в распоряжения своего нового помощника.
Кутузов и сам был в летах уже немалых. Да недавнее сибаритское житье в Киеве давало знать — управление армией не налаживалось, а еще более расстраивалось. А когда решились все же начать наступление и осадить Браилов, тут и случился конфуз, что обернулся острою душевною скорбью. Три тысячи солдат напрасно было потеряно в сем предприятии, а главное — утрачена надежда на победоносное продвижение вперед, на котором настаивал царь.