Багратион. Бог рати он
Шрифт:
— Андрей! — позвал Горчакова. — Пиши приказ по армии о бассиньянском конфузе. Потерь не уменьшай. Я сам Господу намедни доложил: одна тысяча и две сотни безвинно сложивших головы. И чтобы в рескрипте причина сего конфуза ясно и недвусмысленно была обозначена: запальчивость и неопытность юности. И вывод: молодо-зелено, и не в свое дело прошу не вмешиваться! Закончишь — я тотчас подпишу.
Не заметил, как в дверях оказался Багратион.
— Ну, убедился, князь Петр, чем обернулась игра в солдатики? На его, на его мальчишеской совести сей грех! Потому Андрейке я так и велю: невзирая на лица…
Багратион пожал плечами:
— А
Суворов подбежал к Багратиону и, глянув ему в лицо, залился скрипучим смешком:
— Знал, что ты не столько умен, как хитер. А теперь в твоих глазах сущих бесенят углядел. Обошел, обошел ты меня, старика, ловкостью мысли. В самом деле, каков, а! Это же как, — может, ему, императорскому сынку, армию мою препоручить? С него, шалопая, станется. Небось всю дорогу, что ехал к нам, о сей фортуне мечтал втайне.
— Зачем армию, ваше сиятельство? — возразил Петр Иванович, а глаза еще продолжали лукаво искриться. — Чтобы армию передать, на то государев рескрипт потребен. Дело же, о коем я осмелился вам намекнуть, всецело в вашей собственной власти. К примеру, поручить великому князю значиться шефом моего авангардного отряда. Я — командир оного, он — как бы инспектор надо мною, что ему уже, кстати, по его прошлой должности ведомо. А вместе мы — в связке. Я стану поручать ему лишь то, в чем не усмотрю урона, а только одну подмогу. Меня же он вряд ли с толку собьет. Почудилось мне: мы с ним уже как бы пришлись по духу друг другу…
Знать, сразу после Бассиньяны Александр Васильевич не сдержался и, видно, после моления сурово отчитал виновника конфуза.
Окружающие слышали лишь, как главнокомандующий коршуном налетел на адъютантов великого князя:
— Велю сковать всех вас цепью и так, в кандалах, отправлю в Петербург, к нашему всемогущему императору Павлу Петровичу за то, что плохо блюли обязанности и не уберегли сына государя от возможной погибели в сражении. Не я, не я — вы все будете перед Богом и нашим великосердным императором первыми ответчиками за священную жизнь государева сына!
Выкрикивал им, челяди, а метил гневом в саму августейшую персону, что стояла рядом с поникшею головой. И потом — два дня кряду — на докладах у главнокомандующего Константин Павлович из независимого и громкого, каким приехал к армии, обернулся ниже травы и тише воды. Входил, когда уже все сидели, и бочком, бочком — в уголок. И — ни словечка при обсуждениях на военном совете.
Вот тогда-то Петр Иванович решился предстать пред его высочеством и напомнить об их первом разговоре в канун злополучного сражения.
— Все ж напрасно, князь, я тогда не остался в вашем полку. Полагаю, многое потерял, — признался
— И я, осмелюсь сказать, многого лишился, — с готовностью отозвался князь Петр. — И вашего общества, и конечно же ваших проницательных советов, кои помогли бы мне еще выше поднять боевой дух вверенного мне полка. А я, признаться, уже возмечтал: наш авангардный отряд — впереди армии, и в его рядах, к неописуемому счастию всех воинов, — ваше императорское высочество.
Лицо великого князя преобразилось — взор запылал, со лба сошла тень опечаленности.
— Вы, князь, не поверите, что словно прочитали мои мысли! Кто же, оказавшись на войне среди самых первых ее героев, не захотел бы стать в один ряд с вами? — воскликнул он. — Я тотчас обращусь к фельдмаршалу…
«Первый ход я сделал верно, — отметил про себя Багратион. — Теперь следует в том же духе свершить и второй, самый главный шаг».
— Осмелюсь заметить, ваше высочество, что нет нужды обращаться к главнокомандующему именно вашей императорской особе, — остановил великого князя Багратион. — Я совершенно уверен, что граф Александр Васильевич сам уже соизволил принять должное решение. Я же только могу еще раз выразить чувства, которые меня обуревают: я буду несказанно польщен!..
Услышав рассказ Петра Ивановича о его разговоре с великим князем, Суворов воздел руки и упал на колени:
— Спаситель! Избавитель ты мой, князюшка Петр! Ну как бы я без твоей уловки выпутался из сих злополучных сетей, в кои угодил попасть, аки Глупый карась? А ежели со всею сурьезностью — так в приказе и отдам: принять его императорскому высочеству высшее покровительство над лучшею частию моей армии — авангардным геройским отрядом! Нет, не так: покровительство и ответственность. Ты где, Андрей? Рви к чертовой бабушке ту, первую бумагу и давай писать новую. А ты, князь, все же бестия! Да-с! Так ловко все просчитать… Выходит, у одних — высокомудрый ум, у других — хитрость. Что ж, и неприятеля бить, и карьер собственный делать — без сего искусства как обойдешься? Твоя же планида только восходит! Зато — какое начало для нее ты определил…
И — уже про себя, не вслух — закончил: «А сам я, при всей моей колючести и ершистости, разве бегал прочь от царевых очей? С Павлом сцепился — то ж я сам уже силу свою имел. И — пересилил его. Начинать же следует, когда ты — на глазах, когда те, от коих зависят твои успехи, — вот они, рядом… Только надобно будет как-нибудь князя Петра и от другого упредить: ближе к трону — ближе и к царскому гневу, не токмо к одной любви и благоволению. И — ближе к твоим завистникам и соперникам. Царский гнев и зависть доброхотов у трона ой как отменно я сам познал на собственном горбу!..»
Между тем война уже опять звала в седло.
Вперед! Вперед! Все, что предсказывал Суворов, сбывалось. Макдональд, спешно снимая свои войска с насиженных мест в Неаполе и Риме, двигался на север. Здесь, за Апеннинами, его ждал изрядно потрепанный Моро.
Собственно говоря, поражение при Бассиньяне в стратегическом смысле никак не повлияло на ход всей кампании. Конечно же, напрасная гибель солдат всегда оставляла на сердце Суворова незаживающие зарубки. Однако Бассиньяна для него как полководца была и ударом по самолюбию — проигранное сражение. Но для того и существуют победы, чтобы в их триумфе меркли горести неудач. А победы являлись одна за другой.