Багратион. Бог рати он
Шрифт:
Пруссия же, напротив, и вовсе устранилась от участия в сражениях. Недоставало сил, как плакался король Фридрих-Вильгельм Третий? Причина была в другом. Не хотелось таскать каштаны из огня для подруг-соперниц — Австрии и России.
А как торжественно выглядела клятва в нерушимой верности! Тогда, перед Аустерлицем, в Потсдаме Александр Первый, Фридрих-Вильгельм и королева Луиза спустились вместе в склеп Фридриха Великого и над его саркофагом соединили руки, провозгласив союз и дружбу для борьбы с Наполеоном.
Но ни один прусский солдат не сделал и шага из казарм. А дипломат
Осенью 1806 года в Берлине вдруг возникли анти-французские настроения. Да еще какие — прямо зовущие в бой. Королева Луиза верхом на резвом коне объезжала войска, призывая их выступить против зарвавшегося Наполеона. Ответом ей были дружные возгласы «хох!». А бравые прусские офицеры тут же бросились к французскому посольству и стали картинно точить свои сабли о его ступени.
Дотоле осторожный, трусливый и недалекий Фридрих-Вильгельм и сам подпал под возбужденное состояние своей коронованной супруги и воцарившийся в стране психоз. И очертя голову, высокомерно отбросив даже мысль о том, чтобы посоветоваться с Россией, единственной, можно сказать, верной союзницей, предъявил Наполеону ультиматум. Он требовал: в течение недели вывести за Рейн все французские войска из германских земель, даже вассальных по отношению к Франции.
Первого октября, получив ультиматум Пруссии, Наполеон сказал своим маршалам:
— Нас вызывают к барьеру на восьмое число сего октября месяца. Не будем же мешкать и опередим Прусского короля, этого безмозглого олуха, равного которому по глупости еще никогда не было на троне.
Так шестого октября началась война между Пруссией и Францией. А закончилась она ровно через неделю, когда о ней еще не все пруссаки сумели узнать.
Прусские войска оказались разбитыми наголову одновременно в двух генеральных сражениях — под Иеной, где командовал французами сам Наполеон, и под Ауэрштедтом, где атаковал маршал Даву. Победители вступили в Берлин, наложив на побежденных тяжелейшую контрибуцию. А сам французский император в качестве трофея взял на память из музея шпагу Фридриха Великого. Того самого, над гробом которого король и королева вместе с русским царем совсем недавно клялись в скорейшей победе.
Королевской чете ничего не оставалось, как бежать сначала в Кенигсберг, а затем в Мемель, к самой границе Российской империи.
Прусской армии уже не существовало. И король Фридрих-Вильгельм окончательно потерял голову, если из последнего своего прибежища, оказавшись на самом краю собственной империи, написал Наполеону в Берлин:
«Крайне желаю, чтобы ваше величество были достаточно приняты и угощены в моем дворце. Я старался принять для того все зависящие
Российский император, вскоре выехавший навстречу своему августейшему другу и брату, враз лишенному державы, чести и достоинства, попытался поднять его дух.
— Никто из нас обоих не падет один. Или оба вместе, или ни я и ни вы! — обнимая короля, торжественно произнес Александр Павлович.
Теперь, если не считать Англии, которая была окружена морем как крепостною стеной, один на один против «Великой армии» Бонапарта оказалась Россия. Но Александр и мысли не допускал, чтобы мириться. Да и армию русскую жгла никак не утихающая боль недавнего поражения, вселяя в каждого солдата и офицера надежду на грядущую победу.
Однако не только правители Австрии да Пруссии вели себя в высшей степени неразумно, за что и поплатились. В России, наверху, тоже не очень задумывались о том, как по-умному извлечь уроки из прошлого. Начать хотя бы с назначения на пост главнокомандующего престарелого фельдмаршала Каменского, который, прибыв в армию, сразу запутал все дела. И, убедившись в своей полной непригодности, самовольно уехал в деревню, отдав по войскам более чем странный приказ: «Всем отступать, кто как может, в пределы России».
Армия, уже столкнувшаяся на поле боя с неприятелем, оказалась без единого командования. Более того, она была расколота на две части, коими независимо друг от друга управляли генералы Беннигсен и Буксгевден, являвшиеся давними и непримиримыми врагами.
Вот в какое войско в самом начале 1807 года прибыл князь Багратион, а следом за ним его двадцатидвухлетний адъютант Денис Давыдов, неудержимо рвущийся в бой.
Недавний поручик, по случаю перевода на новую службу произведенный в штабс-ротмистры, первый раз в жизни переезжал через границу державы. Все было для него необыкновенно! Чистые, красивые городки и селения с гладкими дорогами и аккуратные жители, населяющие эти места…
А какой восторг и упоение возникали в груди, когда на дороге встречались первые наши армейские колонны! Они двигались слева и справа, изгибаясь по снежным холмам и равнинам и наполняя все окрест стуком пушечных колес, топотом копыт лошадей, разговорами и хохотом солдат, иногда идущих по колено в снегу. Все в их внешнем виде — простреленные киверы и плащи, оледенелые усы — говорило ему, юноше, еще не видевшему войны, что эти герои за два месяца боев уже хлебнули лиха и знают, что сражения — это не только мужество и отвага, но слезы и горе.
Изнанка войны тут же, в ближайших селениях, бросилась в глаза бравому новобранцу. Он с грустью увидел, как солдаты, которым предстояло провести ночь в поле, разбирали на костры еще целые дома, а жители стояли тут же без ропота, но с немою горестью в глазах.
Как все это оказалось не похоже на маневры гвардии где-нибудь в Гатчине, Павловске или в Красном Селе, где обыватели с восторгом приветствовали проходившие полки! Здесь он впервые увидел злополучия и бедствия простых людей, им, в отличие от солдат, война не приносит ни славы, ни почестей, лишает не только имущества, но последнего куска хлеба, а то и жизни.