Бахмутский шлях
Шрифт:
На шум пришел дежурный.
— Ты почему в классе в пальто?
— А те… те… тебе что? — промямлил Мишка. — Не все равно?
— Пойдем к директору.
— Ну и пойдем! Думаешь, испугался твоего директора!
Мишка оттолкнулся от стены, пошел вслед за дежурным.
Но, переступив порог директорского кабинета, струхнул, даже протрезвел. Директор, насупив брови и глядя в упор на Мишку, слушал дежурного. В это время вошла учительница, посмотрела на Мишку и, понюхав воздух, сказала:
— Фу, откуда
— Что? — вскинул брови директор. — Пьян? — Он подошел к Мишке: — А ну, дыхни.
Мишка отвернулся.
— Дыхни!
— Не буду, — буркнул Мишка в сторону, но и этого было достаточно, чтобы директор почувствовал запах.
Он поднял глаза к потолку, крикнул так, что Мишка вздрогнул:
— Вон из школы! Вон! Чтобы ноги твоей здесь не было! — И когда Мишка был уже в коридоре, добавил: — Без матери не приходи!
К бабушке Мишка пришел поздно. Открыв дверь, он качнулся, уперся плечом в притолоку. На него пахнуло комнатным теплом, он поморщился.
— Что скривился, как середа на пятницу? — сказала бабушка улыбаясь.
Мишка поднял на нее глаза, на один миг увидел ее, и вдруг все расплылось, полетело куда-то кувырком. Он упал на пол, началась рвота.
Бабушка с Настей суетились возле него, с трудом уложили на кровать. Он метался, не находя себе места, в животе пекло, словно туда насыпали горячих углей.
— Ой, мама… Ой, мама… умру… — стонал он. — Бабушка, умру… Воды дайте…
Бабушка крестилась на него, как на икону, шептала что-то, давала ему воды. Он на минуту успокаивался, но потом снова начинал рвать, корчась от боли.
Наконец Мишка успокоился, уснул, свернувшись калачиком. Бабушка стояла возле него, скрестив руки на груди. Перепуганная Настя держалась за нее, смотрела на изредка вздрагивавшего во сне брата.
В полночь пришла мать. Бабушка встретила ее и еще в коридоре заговорила вполголоса:
— Почему так поздно?
— Ну как почему? Печник кончил, надо было уборку сделать. Дети спят?
— Спят. Тише, — бабушка приложила палец к губам. — Мальчик заболел.
— Что с ним? — мать кинулась к Мишке.
— Пришел, упал на пол, начались рвоты. Как он мучился, бедняжка!.. Наверно, съел что-нибудь…
— Съел! — проговорила мать. — Вот оно что! Не хочется среди ночи шум поднимать, а то я б его накормила, паршивца такого…
Бабушка удивленно смотрела на нее, ничего не понимая.
— Ты что, сдурела?
— Он пьяный, — сказала мать. — Водку печникову выдул. А я подала бутылку, печник попробовал и говорит: «Что она такая слабая?» Решили, что это продавцы в магазине разбавляют ее водой. А оно вот что! Ну, я его завтра напою! Я уйду рано, скажете им, чтобы шли из школы домой, а не к вам.
Бабушка качала головой.
— Эх, Верка, Верка… Бить тебя надо.
— Ах, мама, отстаньте! Замуж!.. Кто захочет терпеть вот такое? — она кивнула на Мишку.
На другой день Мишка встал с больной головой, все кости ломило, тошнило, есть не хотелось. Настя сочувствовала брату, старалась помочь ему — подала ботинки, спросила:
— Тебе лучше?
Мишка ласково посмотрел на сестру, сказал:
— Лучше.
Вошла бабушка. Увидев проснувшегося Мишку, она укоризненно покачала головой:
— Э-эх, басурма-а-н!
Мишка удивленно взглянул на бабушку и тут же опустил глаза. Он понял, что мать обнаружила его проделку с водкой.
Никому не сообщил Мишка и о том, что его выгнали из школы. Сидел, как никогда, прилежно делал уроки, был тише воды, ниже травы. Думал: забудется, явится в школу — так все и пройдет. А оно нет, не прошло. Антонина Федоровна — классный воспитатель — сказала:
— Ковалев, я тебя не могу допустить к занятиям, пока ты не придешь в школу с матерью. Оставь класс.
Стыдно, сквозь землю можно провалиться после таких слов! Все притихли и смотрели на него, пока он собирал в ранец тетрадки. Ни на кого не глядя, Мишка вышел из класса…
И вот теперь он на улице. Что делать, куда идти? Домой? Там Настя, она в первой смене учится — сразу обо всем догадается. А как быть с матерью? Сказать ей, попросить прощения, поклясться в последний раз?
Мишка медленно шел по улице поселка, низко опустив голову, волоча за оторванный ремень ранец.
Куда идти, что делать?
Домой возвращаться, конечно, нельзя. Уехать куда-нибудь? Если бы потеплее было, а то ведь замерзнешь на буфере. Летом можно было махнуть на Кавказ или в Ташкент, как Мишка Додонов из книжки «Ташкент — город хлебный».
Что же делать? Несчастный-разнесчастный он! Уж лучше и не жить, чем так мучиться… «Утопиться, что ли?» Вот утопится, а потом все пожалеют его. Даже директор, пожалуй, скажет: «Жалко мальчишку, лучше бы я его не выгонял из школы…» А учительница будет рассказывать: «Способный был мальчик, только шалил». Она не скажет «баловался», а «шалил». Больше всех будет плакать, конечно, мать: «Зачем же ты, головушка моя горькая, оставил нас, покинул?.. Да чем же я тебе не угодила?..»
А он будет лежать и молчать, и когда все уже раскаются в своих прегрешениях перед Мишкой, тут бы в самый раз ему раскрыть глаза и подняться. Да только разве покойники оживают? Такого еще никогда не было. Поплачут, поплачут и отнесут его на кладбище, закопают, и конец всему. И не будет больше никогда Мишка ходить по улицам, никогда он уже не скажет никому ни хорошего, ни дурного слова, и ничего не увидит больше… Пройдет время, его станут забывать. Да за что его и помнить, что он такое сделал?