Баксы для Магистра
Шрифт:
Всмотрелся в картину с прищуром.
– А так все то же, – вынес он свой вердикт. – Образ, знакомый с детства. Знаете, Лиза, я, когда в трехлетнем возрасте впервые увидел репродукцию в «Огоньке»…
Лиза посмотрела на своего собеседника почти с ненавистью. Я видел ее лицо на мониторе и голову был готов дать на отсечение, что Лиза задушила бы этого чертова директора своими собственными руками, если бы это было возможно при ее хлипком здоровье.
– А вот язык, – как в омут головой бросилась
– А? – воззрился на нее директор, бесцеремонно вырванный из благостных воспоминаний о своем сопливом детстве и оттого изрядно растерявшийся.
– Язык! – заупрямилась Лиза.
Так упорствуют люди, которым уже нечего терять. Или пан, или пропал. Хуже все равно уже не будет.
– Какой язык? – очень натурально изобразил недоумение директор.
– Этот вот, который у Джоконды.
– А что там такое с языком? – всерьез заинтересовался директор и всмотрелся в знакомый лик с таким вниманием, словно рассчитывал увидеть там что-то такое, чего никто и никогда прежде не замечал.
Но сколько он ни всматривался, ничего нового лично для себя не увидел. С напряжением следящая за ним Лиза разочарованно всхлипнула.
– Ну как же так! – прорвало ее. – Ну ведь язык же! Ведь высовывает! Вот так вот делает!
Высунула язык. Директор на ее язык посмотрел, потом на язык Моны Лизы, после чего признал:
– А вы знаете – очень похоже!
– «Похоже»! – размазывала слезы по щекам Лиза. – Вы что – не понимаете, о чем я вам говорю? Ведь не было раньше! Не было!
– Чего не было? – осведомился директор с таким ледяным холодом в голосе, каким политруки на фронте вопрошали у дезертиров, как это они дошли до жизни такой.
Но Лизе уже было все равно. Хоть ты к стенке ее ставь, а все же расстрел – это лучше, чем всю оставшуюся жизнь прожить со съехавшей набекрень крышей.
– Языка этого не было! – возопила Лиза, и французы вздрогнули все одновременно. – Не было языка этого у нее! Улыбалась она! Улыбалась! Вы это понимаете?!
Директор смотрел на нее так, будто она несла что-то совсем уж несусветное. И на его лице даже отобразился вполне правдоподобный испуг.
– Хорошо, – сказал он с мягкостью многоопытного врача-психиатра в голосе. – Я вас понял, Лиза. Вы побудьте пока здесь. А я быстренько.
И он действительно вприпрыжку побежал из зала прочь. Отсутствовал совсем недолго, а когда вернулся, у него в руках была посвященная творчеству Леонардо монография на итальянском языке. Этот внушительных размеров том Лиза прежде видела в директорском кабинете. Книгу директору в прошлом году подарили заезжие итальянцы.
– Сейчас! – бормотал директор, торопливо перелистывая страницы. – Сейчас!
Нашел нужную страницу.
– Ой! – сказала Лиза и обхватила руками
Мона Лиза с ехидной усмешкой демонстрировала свой розовый язык.
– Неправда! – бормотала Лиза. – Этого просто не может быть!
– Ну как же не может? – с огромной долей правдоподобия в голосе отвечал на это директор и тыкал пальцем в лицо насмешницы Джоконды. – Ведь монография! Научный труд! Профессора писали!
Привлеченные странной сценой, приблизились французы. Директор, как мог, на смеси английского с французским поведал им суть проблемы. Французы воззрились на бедную Лизу так, будто она только что была уличена в святотатстве. Как если бы Лиза сказала, к примеру, что французская кухня примитивна. Или что во Франции нет настоящей литературы. Или что Лувр – это полное фуфло, хуже какого-нибудь краеведческого музея в российской глубинке. Или что все французы – козлы.
– Не было языка! – проскулила Лиза, борясь не столько с этими негодными французами, сколько со своим собственным умопомешательством. – Не было!
– А что было? – мягко осведомился директор.
Бедная Лиза воззрилась на него затравленным взглядом.
– Женька! – сказала мне Светлана. – Тебе пора бы уже появиться! А иначе эта несчастная женщина тронется умом!
Я и сам уже это видел.
– Скорее! – поторопила меня Светлана.
Я бросился в зал, где разворачивалось действо. Ворвался туда, опрокинув при этом одного из ряженых охранников, присутствующие обернулись на шум. Лиза меня увидела, и в неподвижности после этого она пребывала меньше секунды.
– Женя! – закричала она торжествующе. – Колодин! Ну не было этого языка! Я же знала! Знала!
Она была невеликого совсем росточка, и потому ей пришлось совершить головокружительный прыжок, чтобы повиснуть на моей шее и запечатлеть свой торжествующий поцелуй. Клянусь, более счастливого разыгрываемого персонажа мне в моей телевизионной жизни видеть не доводилось. Директор сдержанно засмеялся. Французы вдруг перестали быть французами и заговорили по-русски.
– Я же знала! – сообщила мне стремительно возвращающаяся к жизни Лиза. – Я же им говорила – не было языка!
– Не было, – покаянно признался я. – Вы совершенно правы.
К нам подошел директор. Он все время поправлял галстук и косил взглядом туда, где стояли наши видеокамеры. И я вдруг догадался, кто прислал нам на передачу письмо с предложением разыграть сотрудницу картинной галереи. Но я ни о чем не стал расспрашивать директора. Все равно не признается.
По выражению лица Миши Каратаева я сразу догадался: сейчас о чем-то попросит. Я не ошибся.