Баксы для Магистра
Шрифт:
– В Москве будь, никуда не уезжай, следопыт хренов!
Злился Мартынов. Я видел. Миша напортачил, а другим теперь расхлебывать.
Миша ушел, мы с Мартыновым остались.
– Не люблю журналистов, – сказал Мартынов.
Сейчас я его понимал.
– Человека угробил, ниточку к Сабадаеву оборвал, – перечислял Мартынов каратаевские грехи и все больше злился.
Если его не остановить, он взвинтит себя до истерики.
– Есть человек, который был знаком с Сабадаевым, – подсказал я стремительно закипающему Мартынову.
Он посмотрел на меня, подумал, произнес:
– Просто Мария?
Молодец. Пять баллов. На лету схватывает.
– Да, – подтвердил я. – Она и адрес называла.
–
– Но она сразу предупредила, что Сабадаев вряд ли там живет, – вернул я Мартынова на грешную землю. – Она встречалась в той квартире с Сабадаевым, и ей все время казалось, что у него там явка, конспиративная квартира.
– Адрес!
– Большой Козихинский. Если я правильно вспомнил.
– Дом какой?
Я покачал головой:
– Ни номера дома, ни номера квартиры Мария не назвала. Сказала, что визуально помнит.
– Где она сейчас?
– Далеко от Москвы.
– «Далеко» – это сколько?
– Несколько часов езды.
– Это не далеко! – отрезал Мартынов. – Вызвать ее сможешь?
– Зачем?
– Чтобы она дом этот показала!
– У нее дети, – напомнил я. – Три десятка сорванцов. Она их не бросит. Ей надо кого-то на замену туда отвезти. Чтобы с детьми побыли, пока она из Москвы не вернется.
– А кто ее заменит?
– А хоть Илья наш.
– Демин?
– Да.
– А он справится? – проявил сомнение Мартынов.
– Ха! – сказал я. – Да он их муштрует, как генерал новобранцев! Любо-дорого смотреть!
К Просто Марии мы поехали вдвоем с Деминым. За прошедшие недели он пару раз уже успел наведаться в гости, поэтому дорогу указывал уверенно, но когда мы приехали в спрятанный в глубине леса пансионат, я подумал, что Илья что-то напутал – такие разительные перемены здесь произошли. Я помнил, как здесь все выглядело еще совсем недавно: заросшие травой дорожки из растрескавшегося асфальта, обветшалое здание пансионата, в окнах которого не везде сохранились стекла, и памятник Ленину, которого не было видно из-за поднявшейся вровень с ним буйной растительности. Не то было теперь. Асфальт никто не залатал, конечно, но кустарник по всей длине дорожек был аккуратно подстрижен и радовал глаз. Ильич уже не прятался в кустах, а взирал со своего невысокого постамента с видимым удовлетворением человека, ценящего порядок и аккуратность. Здание пансионата радовало глаз свежевыкрашенными рамами окон и изумительной чистоты стеклами, в которых так красиво отражался вплотную подступавший лес. Причина происшедшей с пансионатом разительной перемены раскрылась в ту же минуту. Я увидел малолетних сорванцов, подопечных Просто Марии, которые без чьего-либо присмотра и понуканий истово махали метлами, выметая с площадки перед входом невидимый сор, которого, на мой сторонний взгляд, там вовсе не было. Но малолетние дворники явно стремились к достижению какого-то одним им видимого идеала чистоты.
Завидев вышедшего из машины Демина, ребятня оставила метлы и бросилась к Илье, гроздью повисли на Демине, вопя:
– Дядя Илья приехал! Дядя Илья!
Их вопли послужили призывным кличем для остальных, из здания вдруг высыпали еще два десятка разновозрастных детишек, и если бы все они одновременно бросились на Илью, они бы его раздавили, конечно, но Демин спасся, зарычав с яростью многоопытного сержанта:
– Что за беспорррядок?! Стрройсь! В две шеррренги!
В рядах сорванцов случилась легкая паника. Они заметались по асфальту, каким-то чудесным образом определяя места, где каждому из них персонально надлежало находиться, и через три секунды перед нами стояли две ровнехонькие шеренги – хоть по шнурку проверяй правильность построения. Это было похоже на фокус. Два помятого вида мужичка, появившиеся из-за угла здания как раз в это время, разинув рты наблюдали за происходящим.
– Привет! – совсем не по уставу поприветствовал вымуштрованное
– Здрасьте, дядя Илья!!! – тоже не по уставу завопила малолетняя солдатня.
Тут из здания вышла Просто Мария.
– Ррразойдись! – смилостивился Демин.
Ребятня с благодарными воплями умчалась прочь. Просто Мария улыбалась.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Здравствуйте. Добро пожаловать, – певуче ответила Мария.
– Хорошо тут у вас стало.
– Стараемся, – просто сказала она.
Тут она увидела двух мужичков, маячивших у угла здания, и спросила у них без нажима и строгости:
– А что – работа уже сделана?
И при всей мягкой доброжелательности ее голоса мужички почему-то очень смутились и испарились в одну секунду.
– Пойдемте, – пригласила Мария и повела нас в обустраиваемое ее стараниями жилище – ее и трех десятков опекаемых ею детей.
В светлом коридоре, выскобленном до неправдоподобной чистоты, нам встретился человек, лицо которого показалось мне знакомым. Все правильно, я уже видел его – в прошлый свой приезд, когда мы только еще привезли сюда Марию и ее детишек. Директор пансионата.
– Здравствуйте, – сказал он с неожиданным подобострастием.
В коридоре горели все до единой лампочки, чего практически никогда не бывает в казенных учреждениях, и в этом великолепии разоблачающе яркого света директор выглядел не слишком здоровым человеком – желтые круги под глазами побуждали посоветовать этому бедолаге поскорее обратиться к врачу.
– Насчет питания я распорядился. Картошку ту гнилую сказал вернуть поставщику. Масло завезут сегодня к вечеру. За фруктами поехали. Я велел и клубники привезти, как вы говорили. Обед будет готов ровно в два. В меню сегодня гороховый суп с копчеными колбасками, куриные рулетики с грибами, кефир, домашний творог и десерт из свежих фруктов, – тараторил директор с таким энтузиазмом, будто от сегодняшнего меню зависело, будет он жить дальше или сегодня его многотрудная и не всегда складная жизнь оборвется.
– Я зайду на пищеблок без четверти два. Проверю, – сказала ему Мария, и он тотчас же прервал свой суетливо мельтешащий бег впереди Марии, качнулся в сторону, уступая нам дорогу, и так старался, что впечатался в стену всем корпусом, будто хотел стать совершенно плоским.
Похоже, что всем тут верховодила Мария. Взяла хозяйство в свои крепкие руки.
– У вас с директором полное взаимопонимание, – сказал я женщине.
– Да, он хорошо уяснил, что от него требуется, – кивнула Мария.
– Наверное, любит детей, – предположил я.
– Полюбил. Поначалу у нас с ним недопонимание было. Легкое. Приворовывал он. Но я объяснила, что так нельзя. Что нехорошо у детей воровать. Что это грех. Он понял. Теперь с ним никаких проблем.
Тут Демин за спиной Марии сжал ладонь в кулак и, выразительно глядя на меня, легонько двинул тем кулаком себе под глаз. И я сразу понял, что он хотел мне этим объяснить. Так вот откуда эти странные желтые круги под глазами у директора! Фингал под глазом – он только сначала синий, а когда через время гематома рассасывается, она становится грязно-желтой. «Я объяснила директору, что воровать нехорошо», – сказала Мария. Она ему так объяснила, что он надолго запомнил. Просто шелковый стал. Я покосился на ладони Марии. Ладони как ладони. У меня крупнее, к примеру. А у Оглоедова нашего вообще как лопаты. Но у нас с Оглоедовым нет такой нежной и безоглядной любви к трем десяткам воспитываемых Марией детишек, а у Марии есть, и когда ее детей, не родных ей по крови, а приемных, попытались обидеть – она наказала обидчика, и сил ей на это хватило. И ей без разницы, наверное, кто будет перед ней. Я вдруг подумал, что окажись обидчиком ее ребятни наш даже на вид ужасный Оглоедов – и он тоже был бы бит Марией, потому что дело здесь совсем не в размере кулаков, а в чем-то другом, о чем мы, мужики, не имеем ни малейшего представления, как бы ни старались мы хорохориться, а знают только женщины, матери.