Бал для убийцы
Шрифт:
— Где вы спрятали груз?
Коля что-то невнятно ответил — Любушка не сумела разобрать, как ни прислушивалась.
— Вы с ума сошли! Немедленно…
Она сунула руку под подушку. И нащупала небольшой кожаный саквояж. Саквояж был не новый: кожа на боках истерлась и потускнела. Папа, пока не забросил практику, ходил к больным с таким же. Только от папиного чемоданчика пахло по-другому: йодом, карболкой, лекарствами… Те запахи, связанные с больницей, Любушку всегда немного пугали — с тех пор как пришлось две недели провести в хирургическом отделении с приступом аппендицита.
Поколебавшись, она щелкнула замочком и извлекла на свет кипу исписанных листов бумаги. Прочесть их в темноте она не могла, а зажечь свет
И неожиданно для себя вытащила револьвер.
Дневник
«Я был единственный, кто спасся — по чистой случайности или по Божьему провидению, только в то утро я проснулся раньше обычного. Здесь, в Швейцарии, я отучился рано вставать: сама природа располагала к отдыху и безмятежности — девственно белоснежные горы, словно сошедшие с рождественской открытки, свежее молоко (мне приносила его служанка госпожи Ивановой-Стеффани — в ее усадьбе в окрестностях Сант-Галлена я провел несколько восхитительных месяцев, пока в России по моему следу рыскали ищейки охранного отделения). Госпожа Стеффани была русской, сочувствовала идеям террора и близко знала Скокова. Скоков умер в застенках весной 1907 года. Перед смертью он успел сообщить, что выдал его агент охранки Челнок. Дорого я дал бы, чтобы узнать, кто скрывается под этим псевдонимом — наверняка ведь кто-то из наших, из особо проверенных. Возможно, тот, с кем я здороваюсь за руку и приветливо улыбаюсь при встрече…
Я вышел на крыльцо, одетый как турист в заснеженных горах: в плотные штаны из козьей шерсти, высокие альпийские ботинки, полосатые гетры и штормовую куртку, взятую вчера напрокат у господина Олева Кайе, управляющего отелем. Грех было не воспользоваться погодой: из трех недель, проведенных в горах, едва ли не две трети всего времени я был занят работой нашего штаба, под крышей, при искусственном освещении, и даже не сумел загореть, что само по себе могло вызвать подозрения…
Дальние вершины были уже озарены солнцем, которое окрашивало снег в два цвета: сиреневый и светло-розовый. И наш отель — двухэтажный особняк под черепичной крышей, с башенкой и затейливой вывеской „Приют горных странников" — вызывал мысль о пряничном домике. Тропа позади отеля медленно поднималась вверх, вдоль маленьких аккуратных елочек, высаженных двумя стройными рядами (здесь, в этой игрушечной стране, случайностей не признают: даже пейзажи вокруг гостиниц выстраивают строго в соответствии с законами геометрии). Вернуться предстояло к десяти утра: на заседании совета Боевой организации заслушивался доклад представителей Центра о предстоящем покушении на Столыпина и фон дер Лауница, петербургского градоначальника. Суляцкого и Кудрина, непосредственных исполнителей, загодя отослали в Питер осмотреться на месте.
Дислокация базы была выбрана идеально: „Приют горных странников" стоял на отшибе, в стороне от дорог, и жил замкнутой жизнью. Владельцы, сочувствующие идеям террора, всякому стороннему путнику давали один и тот же ответ: все места заняты, и отправляли дальше по Иматре, за Беслау и Кижин (тамошняя долина кишмя кишит отелями), поэтому „боевка" чувствовала себя здесь в безопасности.
Лишь однажды правила были нарушены — в самом конце января, поздним вечером, когда вьюга за окнами выла совершенно по-волчьи, остервенело бросая в бревенчатые стены снежные заряды. И настроение у меня было мрачное и подавленное, несмотря на потрескивающие дрова в камине. Кружка глинтвейна уютно грела ладони, а я сидел в глубоком кресле, точно лорд-аристократ, владелец древнего замка с привидениями, слушал вьюгу и думал: что-то должно случиться…
Это
И Олев стушевался (он привык всегда полагаться на супругу — у нее была настоящая деловая хватка, а он любил лишь играть с постояльцами в нарды и курить трубку у камина), открыл дверь и впустил в холл вместе с пришельцами порцию морозного воздуха. И почему-то в затхлом помещении сразу стало легче и приятнее дышать — будто забил живой ключ в затоне, где уже много лет вода зарастала ряской.
Они оказались настоящей душой компании, эти двое. Во второй вечер, отогревшись и восстановив силы, они устроили концерт для постояльцев: студент прекрасно играл на фортепиано, его невеста весьма профессионально, с истинным вдохновением исполняла шансоны и русские романсы. Господа революционеры, многие из которых уже много лет не были на Родине, едва не прослезились. Особенно расчувствовалась мадам Элеонора („Бэлла"), руководившая в отряде Карла группами наружного наблюдения (именно ее люди, игравшие роли извозчиков, рассыльных и уличных продавцов, устанавливали ежедневные маршруты будущей жертвы, распорядок дня и численность охраны). Когда девушка спела „Однозвучно звучит колокольчик", Элеонора грациозно встала, подошла к сцене и, смахнув слезу, поцеловала исполнительницу в щеку.
— Этот романс очень любила моя матушка, — сказала мадам Элеонора. — Она умерла в Нижнем Новгороде два года назад. Представьте, у меня даже не было возможности узнать, где теперь ее могила. Спасибо вам, милочка. Вы возвратили мне детство…
Все зааплодировали, Элеонора села рядом со мной и прошептала:
— Замечательно, не правда ли? Андрэ повезло с невестой. Обратите внимание на ее волосы. Прелестно, правда? Цвет крыла ворона, весьма редкий нынче, с синим отливом… У меня в молодости были такие же.
Тем временем все закричали: „Бис!", Андрэ улыбнулся, продемонстрировав великолепные зубы, взял аккорд, и девушка запела что-то веселое, зажигательное, из репертуара парижской звезды оперетты Линды Матринэ. Элеонора забыла обо всем на свете (у ее мамочки, похоже, были довольно разносторонние вкусы). Я, признаться, увлекся не меньше: было нечто такое в этой юной паре, что располагало к ней — с первого взгляда и навсегда. Я тогда подумал: жаль будет, когда они съедут, искренне жаль…
Они просили приютить их лишь на одну ночь, но когда девушка робко спросила у Доры разрешения остаться подольше, та только махнула рукой: живите сколько захочется. Все были рады, даже старик Черниховский, видный деятель партии „Народная воля" (разыскивался охранкой с памятного января 1905 года), перестал жаловаться на мучившую его подагру и заблестел глазами. Когда в отель нагрянула полиция, он заперся в комнате наверху, сжег партийные списки и адреса конспиративных квартир и застрелился, не желая сдаваться живым. Впрочем, это будет потом, через несколько дней, а пока…