Бал. Жар крови
Шрифт:
Оркестр заиграл с новой силой, и в этот момент я услышал шум автомобиля, отвозившего молодоженов в Мулен-Неф. Мои глаза искали среди парочек Брижит Декло. Она танцевала с высоким молодым брюнетом. Я подумал о ее муже. Какая неосторожность! И в то же время он по-своему достаточно предусмотрителен. Он греет свои старые косточки под красной периной, его старая душа оттаивает, созерцая документы, подтверждающие его право собственности, а жена в это время наслаждается своей молодостью.
Первого
— Должно быть, его что-то задержало, — сказал я. — Он заночует на ферме.
— Да нет, он же знает, что я его жду, — ответила Элен. — С самой нашей свадьбы он ни разу не отлучился на ночь, не предупредив меня. Сядем за стол, он уже скоро придет.
Все три сына отсутствовали — они были приглашены к сестре в Мулен-Неф, где и собирались провести ночь. Уже давно я не оставался наедине с Элен. Мы беседовали о погоде и об урожае — в наших краях только об этом и говорят. Эта провинция действительно отличается уединением и дикостью, изобилием и подозрительностью, как и во времена седой старины. Обеденный стол казался слишком большим для двух персон. Все сверкало, на всем лежал отпечаток чистоты и покоя: на дубовой мебели, блестящем паркете, тарелках в цветочек, вместительном буфете с выступающей округлой частью, каких больше уже нигде, кроме как у нас, не увидишь, на часах, на медных каминных украшениях, на люстре и на окошке с рамой из резного дуба между кухней и столовой, через которое подают блюда. Моя кузина Элен — отличная хозяйка! Она знает толк в варенье, в консервах, в пирожных! А как она ухаживает за курятником и за садом! Я поинтересовался, удалось ли Элен спасти дюжину крольчат, которых она выкармливала из соски, потому что их мать подохла,
— Да, они чудные, — ответила она.
Но я чувствовал, что она чем-то озабочена. Она посматривала на часы и прислушивалась, не подъезжает ли машина.
— Послушайте, я прекрасно понимаю, что вы беспокоитесь о Франсуа. Что, по-вашему, с ним могло бы случиться?
— Ничего. Но, милый друг, мы с Франсуа так редко расстаемся, мы всегда рядом, поэтому, когда его со мной нет, я переживаю и волнуюсь. Я знаю, что это глупо…
— Во время войны вы были в разлуке…
— Ах! — воскликнула она, вздрогнув при этом воспоминании. — Те пять лет были такими тяжелыми, такими ужасными… Иногда мне кажется, что они были расплатой за все прошлое.
Между нами воцарилось молчание; со скрипом открылось окошко, и служанка передала нам круглый яблочный пирог; это были самые поздние яблоки в этом году. Часы пробили девять. Из кухни послышался голос служанки:
— Господин Эрар никогда так поздно не возвращается.
Шел снег. Мы молчали. Позвонили из Мулен-Неф, там все было благополучно. Элен упрекнула меня в лени:
— Когда же вы навестите
— Она живет далековато, — сказал я.
— Старый сыч… Вас больше невозможно выманить из вашей берлоги. Подумать только, а в свое время… Ведь вы жили среди дикарей, бог знает где… а сейчас пойти в Мон-Таро или в Мулен-Неф для вас, видите ли, далековато, — говорила она, передразнивая меня. — Надо их навестить, Сильвестр. Эти дети так счастливы. Колетт ведет хозяйство — у них образцовая молочная ферма. Пока она жила здесь, была довольно беззаботной, позволяла себя баловать. А у себя она первая на ногах, и тесто сама замешивает, и за всем следит. Перед смертью отец Дорен привел мельницу в полный порядок. Им за нее уже предлагали девятьсот тысяч франков. Разумеется, они не собираются ее продавать, ведь мельница принадлежит семье уже сто пятьдесят лет. Они хотят там жить, у них все есть для счастья — труд и молодость.
Она продолжала в том же духе, представляя себе будущее и воображая детей Колетт. Во дворе кряхтел и скрипел под снежным покровом огромный кедр. В половине десятого она резко прервала себя:
— Все же это странно. Он должен был вернуться к семи.
У нее пропал аппетит, она отодвинула тарелку, и мы стали ждать в тишине. Но время шло, а Франсуа все не возвращался. Элен подняла на меня глаза.
— Когда женщина любит своего мужа так, как я люблю Франсуа, она не должна его пережить. Он старше меня и слабее… Иногда мне становится страшно.
Она подбросила полено в огонь.
— Ах, милый друг, задумываетесь ли вы о первопричине того или иного события своей жизни, о той завязи, из которой оно произросло? Не знаю, как объяснить… Представьте поле во время посева и все, что содержит в себе одно зернышко, — всю будущую жатву… Вот в жизни все именно так. Мгновение, когда я увидела Франсуа впервые, когда мы взглянули друг на друга, — что содержало то мгновение… Ужас, с ума можно сойти, от этого голова идет кругом!.. Нашу любовь, разлуку, три года, которые он провел в Дакаре, когда я была женой другого и… все остальное, милый друг… Потом война, рождение детей… Радость и боль, его смерть или моя, и отчаяние того, кто останется жить.
— Да, заранее зная, каков будет урожай, кто стал бы сеять?
— Да все, все, Сильвио, — проговорила она, называя меня по имени, которое употребляла крайне редко. — Ведь это жизнь, радость и слезы. Все, кроме вас, хотят жить.
Я посмотрел на нее, улыбаясь:
— Как вы любите Франсуа!
Она бесхитростно ответила:
— Я очень его люблю.
Кто-то постучал в дверь кухни. Пришел мальчик, чтобы вернуть одолженную им накануне у служанки клеть для кур. Через окошко, оставшееся приоткрытым, я слышал его пронзительный голос:
— У пруда в Бюире произошла авария!
— Какая авария? — поинтересовалась кухарка.
— Машина разбилась, а потерпевшего отнесли в Бюир.
— Ты не знаешь, кто это был?
— Ей-богу, понятия не имею, — отвечал мальчик.
— Это Франсуа, — прошептала Элен, страшно побледнев.
— Перестаньте, не сходите с ума!
— Я знаю, что это Франсуа.
— Если бы это был Франсуа, он бы попросил вам позвонить.