Баланс столетия
Шрифт:
Самый верный признак: грузовики с ранеными оборачивались все быстрее и быстрее. Мелькали знакомые лица водителей. Они не рассказывали — торопили: «Сколько там еще ждут!»
Из кузова тела стаскивали пожилые солдаты. Расхлябанные ботинки допотопных времен. Аккуратно накрученные обмотки. Замурзанные халаты, подпоясанные широкими ремнями. Заскорузлые руки в буграх черных вен. Иногда вскакивали в кузов, приподнимали кого-то за плечи. Чаще тянули за полу шинели или пиджака. Раскладывали на дворе. Врач обходил быстро. Порой наклонялся. Приподнимал веко. Сестра рядом делала пометки. Таких относили за штабель мешков в углу двора. Остальных — на обработку.
Носилки — две палки с полотнищем брезента. Четыре руки санитаров. Все чаще — санитарок. Равномерное покачивание. Закрепленные обломками кирпича распахнутые двери. Холод, тепло, ветер — их
Рядом интендант, собирающий форму. Если была. Для санитарной обработки и вторичного использования. Это называлось «б/у-2»: бывшая в употреблении. Случались и «б/у-3». Лишь бы с залатанными дырами от пуль.
В первичной обработке лучше всего. Живые. Не слишком тяжелые. Те сразу поступают в операционную. Рядом выход на двор, поэтому госпитальный запах пота, мочи, гноя не настаивается.
Доктор Роман заходит между операциями. Старый профессор хирургии Московского университета. Кто-то из сестер сказал: «Жил когда-то в особняке в Трубниковском переулке. На домашний прием к нему записывались за несколько недель. Что скажет — как в воду глянет. Диагност милостью Божьей». — «Сестры! Опять болтовня? По местам! Не отвлекаться! Вы и раненый — больше никого!»
Здесь нет тревог, и от гула над головой не меняется ничто. Наоборот — ночью больше машин. О том, чтобы где-нибудь укрыться во время налетов, не говорят. И не думают. Подвал, который мог бы стать бомбоубежищем, в несколько ярусов набит тяжелоранеными.
И непременно не пропустить ни одного документа, ни одной бумажки. Чтоб не сочли человека попавшим в плен, пропавшим без вести. Иначе — что делать родным?! Врачи твердят: «Девочки, ищите. Через не могу. Чтоб не было поздно. Теперь все зависит от вас. Спрашивайте, добивайтесь ответа. Людей жалеть надо». Надо…
NB
1941 год. 5 сентября. В соответствии с указанием Л. П. Берии и его заместителя Б. З. Кобулова 1-м спецотделом совместно с тюремным управлением НКВД за подписями начальников этих подразделений Л. Ф. Баштакова и М. И. Никольского составлен список на 170 человек, осужденных ранее за контрреволюционные преступления и отбывших наказание в Орловской тюрьме ГУГБ.
НКВД СССР. В списке кратко изложены установочные данные на каждого заключенного и в отношении семидесяти шести указано, что они в тюрьме проводят антисоветскую агитацию.
6 сентября Л. П. Берия направил на имя Сталина письмо и список на 170 заключенных с ходатайством применить к ним высшую меру наказания — расстрел. В тот же день Сталин от имени ГКО подписал постановление о расстреле.
8 сентября. На основании указанного постановления без возбуждения уголовного дела и без проведения предварительного следственного разбирательства Военная коллегия Верховного суда СССР под председательством В. В. Ульриха, членов коллегии Д. Я. Кандыбина, В. В. Буканова приговорила всех по статье 58–10 часть 2 УК РСФСР к высшей мере наказания — расстрелу.
11 сентября приговор был приведен в исполнение. Место расстрела и захоронения установить не удалось.
ЮРИДИЧЕСКИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Вынося заведомо неправосудный приговор, Военная коллегия Верховного суда СССР в составе В. В. Ульриха, Д. Я. Кандыбина, В. В. Буканова не несла за него ответственности, так как в своих действиях руководствовалась постановлением Государственного Комитета обороны — высшего органа государственной власти во время войны. Дело против членов суда не было возбуждено в 1988 году Главным военным прокурором СССР А. Ф. Катусевым «за отсутствием состава преступления». Более того. В соответствии с пунктом 8 статьи 5 УПК РСФСР уголовное дело против Ульриха по фактам вынесения неправосудных приговоров не может быть возбуждено, а возбужденное дело подлежит прекращению: «В отношении умершего, за исключением случаев, когда производство по делу необходимо для реабилитации умершего или возобновления дела других лиц по вновь открывшимся обстоятельствам».
Военная коллегия Верховного суда СССР находилась по адресу: Никольская улица, 23. По подземному коридору под Лубянской площадью
На третьем этаже находился зал заседаний суда. Расстрелы производились в подвале. Бессменный председатель суда Ульрих жил рядом — в номере гостиницы «Метрополь».
Эвакуация! Тотальная. Всех заводов и фабрик. Всех научно-исследовательских институтов и учебных заведений. Всех учреждений. Само собой разумеется, театров, музеев и библиотек. Нет времени возиться с упаковкой, находить транспорт.
Закрываются на смешные худосочные замочки комнаты в коммунальных квартирах и отдельные квартиры в Домах правительства. Ключи старательно запрятываются в тот нехитрый скарб, который можно унести на себе. Перехватываются бельевыми веревками чемоданы и корзины. Заклеиваются газетами окна: хозяев нет, но они, Бог даст, еще вернутся. Неизвестно откуда и неизвестно когда.
Трагедии разыгрываются повсюду. Одно дело уехать тем, кто работает, другое — тем, кто доживает свои дни. Но оставить Москву надо всем. Как писал Константин Симонов:
По русским обычаям только пожарища По русской земле раскидав позади, На наших глазах умирали товарищи, По-русски рубаху рванув на груди…Константин Симонов был армянином и плохо объяснялся по-русски. Но жилье и добро действительно уничтожалось все. Почему? Почему опять надо бросать свою столицу? Неужели все считают правым Кутузова, положившего при Бородине столько солдат и уничтожившего после этого город, за который они погибли? Ведь его стратегия привела к разорению дворянства и гибели дворянской культуры. Почти как при Петре I. Москва каждый раз возрождалась, но почему никто из историков при этом не задается вопросом, что при этом она теряла. И она, и вся нация. Навсегда.
Почти семейный совет в Леонтьевском. Решение единогласное: не уезжает никто. Для младшего поколения вопрос вообще не стоял. Но — немцы в десятке-другом километров. Никакого сопротивления. Ни отзвука боев, ни попытки перелома. От вокзалов отходят один за другим поезда — перегруженные эшелоны. Место назначения — Урал, берега Камы (лишь бы за Волгой!), кому повезет — Средняя Азия. По шоссе Энтузиастов, бывшей кандальной Владимирке, уходят пешком, кто погрузив остатки скарба на велосипед, кто волоча его в корыте по земле. Дети. Старики. Еще далеко до выхода из города плач: «Больше не могу! Оставьте меня…» Остановиться невозможно — сзади угрюмая, молчаливо напирающая толпа. На обочинах груды брошенного барахла. Помощи ждать неоткуда. Но так нужно на нее надеяться…
Утром 16 октября злая поземка метет по промерзшим улицам без снега. Крутит остатки газет. Пробирает дрожью очереди у магазинов. Продавцы раздают за гроши то, что еще осталось в подсобках. Несут бидонами повидло, десятками пачек детское толокно, немыслимые приправы (а что, если удастся потом обменять?).
Слухи. Разбиты склады Мантулинского сахарного завода за Пресненской Заставой — вот туда бы! Разграблен мясокомбинат имени Микояна, но пока до него дойдешь, все, поди, расхватают! У хлебозаводов можно разжиться мукой — сегодня опару не ставили. За Химками, ближе к Москве, видели танки. Немецкие. Со свастикой. Постояли и развернулись обратно. Наверное, разведчики.
Репродукторы на улицах упрямо молчат. Сначала была музыка. Когда плохо, всегда пускают симфоническую. Потом и ее отключили. Толпы опасливо косятся на черные раструбы. А вдруг — вдруг вместо русской раздастся немецкая речь. Или немецкий призыв. Правительства давно нет в городе. Все перешептываются: уехали прямо из Кремля по ветке метрополитена. Несколько спальных вагонов, и на платформах артиллерийские зенитные расчеты. На Волгу. У них все в Куйбышеве приготовлено. А мы?..
Известный актер Малого театра Георгий Куликов позже расскажет (уже при Брежневе). Жил он на Ленинградском шоссе. Накануне вернулся поздно из райкома комсомола — получил задание по диверсионной работе, когда войдут немцы. Утром глянул в окно — танк со свастикой. Вышел в палисадник — еще несколько. Крышки люков откинуты. Танкисты в черной форме по сторонам оглядываются. Спрыгивать на землю не стали. Между собой поговорили, развернулись и обратно. Официальная версия — ближе тридцати километров немцы с этой стороны к столице не подходили. На 30-километровом рубеже и памятник поставили. Чтобы никаких сомнений. У деревни Матушкино.