Балдежный критерий (сборник)
Шрифт:
— Ладно, — мягко сказал О'Брайен. — Приказано оставаться. Только позвольте мне чуточку возразить вам, капитан. Мы оба знаем, что на борту нашего корабля есть только один незаменимый человек — и это не я.
Гоус хмыкнул и отвернулся.
Вошли Гуранин и Сматерс, оставившие свои скафандры в воздушном шлюзе. Капитан и главный инженер быстро обсудили ситуацию (разумеется, по-английски), и в конце разговора Гуранин, почти без возражений, согласился одолжить Сматерса О'Брайену.
— Но он потребуется мне, самое позднее, к трем.
— Управимся, — пообещал О'Брайен по-русски и увел Сматерса. Гуранин пустился обсуждать
— Я удивляюсь, как он не заставил тебя заполнить на меня требование, — заметил Сматерс. — Черт возьми, он думает, что я — сибирский каторжник?
— Том, у него полно хлопот со своим хозяйством. И ради бога, говори по-русски. Представь себе, что капитан или один из Иванов услыхали бы тебя. Ты хочешь, чтобы сейчас же начались неприятности?
— Прес, я не нарочно. Я просто забылся.
О'Брайен по себе знал, что забыться очень легко. Какого черта индийское правительство не захотело, чтобы все семеро американцев и семеро русских выучили хинди? Тогда экспедиция могла бы пользоваться общим языком, языком их капитана Хотя, если подумать, родным языком Гоуса был бенгальский..
В общем-то понятно, почему индусы настояли на включении этих двух языков в и без того напряженную программу тренировок участников экспедиции. Их замысел заключался в том, что, если русские будут говорить между собой и с американцами по-английски, а американцы будут разговаривать и отвечать по-русски, вся эта затея сможет принести определенную пользу в моральном микроклимате корабля, даже если экспедиция и не достигнет глобальных политических целей. А потом, вернувшись на Землю, каждый из космонавтов будет распространять в своей родной стране идеи и принципы согласия и сотрудничества, накопленные и выработанные во время экспедиции.
Или что-то в этом роде.
Идея красивая — и жалкая. Но разве положение в мире в этот момент не было еще более жалким? Требовалось что-то делать, и делать быстро. Индусы, во всяком случае, пытались. Они не просто просиживали ночи напролет, глядя на ужасающие картины, вырисовываемые пляшущей перед глазами магической цифрой шесть: шесть, шесть бомб, шесть новейших кобальтовых бомб — и на Земле не останется никакой жизни.
Ни для кого не было тайной, что Америка обладает по меньшей мере девятью такими бомбами, Россия — семью, Британия — четырьмя, Китай — двумя, и еще пять бомб, если не больше, находятся в арсеналах пяти гордых и суверенных государств. Что способны сделать эти бомбы, было убедительно продемонстрировано на новых полигонах, созданных Америкой и Россией на обратной стороне Луны.
Шесть. Всего шесть бомб могут покончить со всей планетой. Все знали это, и все знали, что, если вспыхнет война, эти бомбы будут пущены в ход, раньше или позже, проигрывающей стороной, стоящей перед мрачной перспективой вражеской оккупации и суда над ее руководителями, как над военными преступниками.
И все знали, что война будет.
Десятилетие за десятилетием ее удавалось предотвратить, но десятилетие за десятилетием мир неотвратимо сползал к войне. Это напоминало хроническую, затяжную болезнь, когда силы больного непрерывно убывают, а бедняга безнадежно смотрит на термометр и с растущим ужасом вслушивается в свое затрудненное дыхание — и так до тех пор, пока болезнь не одолеет и не убьет его. Каждый очередной кризис удавалось каким-то образом разрешить, и каждый раз
Она уже почти началась. Даже чуть было не началась — три года назад, из-за Мадагаскара, черт бы его побрал, но каким-то чудом ее удалось предотвратить. Война чуть было не разразилась в прошлом году — из-за территориальных прав на обратную сторону Луны, но в последнюю минуту сверхчудо в форме арбитража индийского правительства снова предотвратило ее.
Однако сейчас мир определенно стоял на краю пропасти. Два месяца, полгода, еще год — и она начнется. И все знали это. Все ждали смерти, временами судорожно удивляясь, почему они ничего не предпринимают, а просто ждут. Но знали война неминуема.
И вот в разгар всего этого, когда и Советский Союз, и Соединенные Штаты Америки полным ходом совершенствовали ракетно-космические технологии — для того чтобы, когда настанет время пустить эти бомбы в ход, их можно было бы использовать с максимальной убойной эффективностью, — в разгар всего этого Индия публично сделала свое предложение.
Пусть противостоящие сверхдержавы сотрудничают в предприятии, которое обе они так или иначе планируют и в котором каждая из держав смогла бы использовать достижения другой стороны. Одна из них вырвалась чуть вперед в осуществлении пилотируемых космических полетов, а другая, как известно, разработала чуть лучший атомный ракетный двигатель. Пусть они объединят свои ресурсы для полета на Марс, под командой индийского капитана и под эгидой Индии, во имя всего человечества. И пусть мир раз и навсегда узнает, какая из сторон откажется сотрудничать.
Учитывая природу этого предложения и удивительно точно выбранное время, отказаться было невозможно. Самое оно, решил про себя О'Брайен; они добрались-таки до Марса и, возможно, вернутся обратно. Но, хотя экспедиция могла бы многое прояснить, она ничего не предотвратит. Политическую ситуацию как лихорадило, так и будет лихорадить; не пройдет и года, как мир, несмотря ни на что, будет охвачен войной. И команда этого корабля знала это так же хорошо, как и все остальные, если не лучше.
По пути в рубку они миновали воздушный шлюз, где Белов выкарабкивался из своего скафандра. Русский неловко суетился, прыгая на одной ноге и стаскивая нижнюю часть костюма.
— Вот это открытие, да? — радостно крикнул он. — На второй день и посреди пустыни!.. Подождите, вы еще увидите мои снимки!
— С нетерпением жду, — ответил ему О'Брайен. — А пока вы бы лучше пошли в машинное отделение и доложили капитану. Он боится, что вы могли нажать кнопку, включающую механизм, который разнесет весь Марс прямо под нашими ногами.
Русский подарил ему широкую улыбку, обнажив чуть редковатые зубы.
— Ох уж этот Гоус со своими планетарными взрывами!
Геолог потер макушку и тяжело покачал головой из стороны в сторону.
— Что-нибудь случилось? — спросил О'Брайен.
— Голова заболела. Началось пару секунд назад. Должно быть, провел слишком много времени в скафандре.
— Я только что пробыл в скафандре вдвое дольше, — сказал Сматерс, отвлеченно тыча в брошенную Беловым экипировку, — и у меня голова не болит. Возможно, у нас в Америке делают лучшие головы.
— Том! — рявкнул О'Брайен. — Ради бога!