Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю
Шрифт:
«Черная овца и серый сокол» привели меня в Югославию. До 1990-х гг. путешествие здесь не представляло собой ни опасного для жизни приключения, ни бегства в визуальную экзотику; напротив, оно предполагало столкновение с самыми важными и страшными вопросами века. Югославия – также история тончайших этнических различий, напластовавшихся за долгое время и сопротивляющихся конденсации на верхних слоях, на новых страницах. Как человек, ранее освещавший военные конфликты в Африке и Азии, я чувствовал себя одновременно отравленным и неадекватным. Моим проводником была умершая женщина, чьи совершенно актуальные мысли казались мне более страстными и точными, чем у любого возможного писателя-мужчины. Я предпочел бы потерять паспорт и деньги, нежели зачитанную, испещренную пометками книгу «Черная овца и серый сокол». Она, наряду с «Войной в Восточной Европе» Джона Рида, никогда не оставалась в гостиничном
Слово «Загреб» означает «за холмом». На холме расположен верхний город, который господствует над нижним. В нижнем городе – железнодорожный вокзал, отель «Эспланада», здания и павильоны в стиле неоренессанс, ар-нуво и сецессион, разделенные большими зелеными пространствами. Высоко на холме, над нижним городом, величественный готический кафедральный собор с крепостными стенами, настоящий мини-Кремль. В XIII в. он был разрушен и восстановлен в конце XIX. Этот собор – крупнейшее сооружение Римско-католической церкви на Балканах. В нем располагается Загребская архиепархия-митрополия. Посетив его в канун Пасхи 1937 г., дама Ребекка восклицала: «Яркость чувств возникала не только от ощущения огромной и бодрящей силы, но и от осознания благородного происхождения реальной страсти, целостной веры».
К тому моменту очень многое говорило в пользу столь возвышенного описания. На протяжении сотен лет, отчасти откликаясь на беззакония австро-венгерского правления, католические теологи Хорватии интенсивно выступали за христианское единство среди южных славян. Эти теологи смотрели дальше раскола между Римом и Константинополем, произошедшего в 1054 г., смотрели на деяния апостолов IX в. Кирилла и Мефодия, которые обратили славян в христианство. Но после раскола 1054 г. большинство обращенных Кириллом и Мефодием стали членами конкурирующей православной церкви, и хорваты оказались практически единственными в католическом мире почитателями этих двух апостолов.
В XIX в. фигуры Кирилла и Мефодия стали появляться в хорватских церковных кругах как символы единства между католической и православной церквями. Активно выступал за это епископ Йосип Штросмайер – многогранная личность, хорватский патриот, филантроп, основатель Загребского университета, талантливый лингвист и садовник, заводчик лошадей липицианской породы, знаток вин и прекрасный рассказчик. Как интеллектуал-католик и хорват, Штросмайер полностью признавал равенство и легитимность Сербской православной церкви. Когда он направил поздравительное письмо православным епископам в связи с тысячелетием со дня рождения Мефодия, коллеги-католики в Австро-Венгрии и Ватикане его осудили. Император Франц Иосиф бросил оскорбление в лицо Штросмайеру. В ответ Штросмайер предупредил Габсбургов, что продолжающиеся беспорядки в Боснии и Герцеговине, провинции к юго-востоку от Хорватии, где жили и сербы, и хорваты, и местные мусульмане, могут привести к крушению всей империи. Именно так все и произошло. Дама Ребекка с почтением охарактеризовала Штросмайера как «бесстрашного обличителя австро-венгерской тирании». Она пишет, что Штросмайера, сражавшегося как против антисемитизма, так и против антисербского расизма, Ватикан XIX в. ненавидел потому, что считал его «прискорбно лишенным нетерпимости».
Однако когда дама Ребекка посетила Загреб весной 1937 г., в умах хорватских католиков вызревала новая мысль о единении славянских христиан, отличная от той, которую проповедовал Штросмайер. Изменения происходили под активным влиянием архиепископа-коадъютора Алоизия Степинаца, который к концу этого года станет архиепископом Загреба.
Степинац родился в 1898 г. в зажиточной крестьянской семье к югу от Загреба. Он был пятым из восьми детей. Принимал участие в Первой мировой войне, затем изучал агрономию и стал активным участником католической студенческой ассоциации. В 1924 г. он разорвал помолвку с местной девушкой и перешел в духовенство. Последующие семь лет провел в престижном иезуитском Грегорианском университете в Риме. Обучение смог оплатить его состоятельный отец. По окончании Степинац попросил назначить его в небольшой приход. Но архиепископ Загреба Антун Бауэр (безусловно, учитывая научные достижения Степинаца, который уже обладал докторской степенью по философии и теологии), привлек тридцатидвухлетнего одаренного человека к работе в своей канцелярии.
Трудно представить двух более непохожих хорватов-католиков, чем Штросмайер и Степинац. Штросмайер был южнославянским националистом, боровшимся против австрийцев и Ватикана, а Степинац – чисто хорватским националистом, который поддерживал Ватикан и австрийцев в их борьбе против своих южнославянских братьев – сербов. Степинац, по словам архиепископа Бауэра, с юных лет
Молодой Степинац считал своих коллег по католической студенческой ассоциации недостаточно религиозными. На церемонии помолвки, еще до того, как обратиться в духовенство, Степинац отказался поцеловать невесту, сказав, что «это не таинство». Заняв в 1934 г. пост архиепископа-коадъютора, Степинац облачился в пояс и наплечник францисканцев, чтобы публично идентифицировать себя с идеалом бедности. Вскоре он стал проводить службы и шествия против богохульства и плотских грехов. Его страстные выступления, особенно против совместного купания и загорания на пляжах мужчин и женщин, несли явно кромвельский дух. Судя по дневнику Степинаца, он был убежден, что католические идеалы чистоты следует распространить и на православную Сербию. «Если бы было больше свободы, – писал Степинац, – Сербия за двадцать лет стала бы католической». В своем догматизме он считал всех православных изменниками. «Самым идеальным для сербов было бы вернуться к вере своих отцов, то есть преклонить голову перед наместником Христа на земле – Его Святейшеством. Тогда мы наконец смогли бы свободно дышать в этой части Европы, поскольку византинизм играл устрашающую роль… в связи с турками».
Стелла Александер в подробном и сочувственном описании карьеры Степинаца «Тройной миф: Жизнь архиепископа Алоизия Степинаца» (The Triple Myth: A Life of Archbishop Alojzije Stepinac) пишет, что когда он «позже, во время Второй мировой войны, увидел на практике плоды своих идей, то пришел в ужас».
Я вошел в Загребский собор и обратил внимание на ряд плакатов с изображениями папы Иоанна Павла II. Образ папы всегда имел особое значение в Хорватии благодаря одному-единственному факту: несмотря на близость Хорватии к Италии и Ватикану и несмотря на пограничное положение между западным и восточным христианством, о примирении с которым папы давно думали, этот папа, который уже посетил самые дальние уголки Африки и Азии, за свои первые десять лет в роли понтифика все еще не добрался до Хорватии. Это объясняется в первую очередь наследием кардинала Степинаца.
В нефе мое внимание привлекла массивная бронзовая скульптура с изображением страданий Христовых, «Голгофа» хорватского скульптора Ивана Орлича. Расположенная справа у входа в собор, она источает силу и мощь. Группа монахинь в белых одеждах преклонили колени перед ней в молчаливой молитве. Над ними, на голубом потолке, сияют золотые звезды. Я прошел вперед, к левой стороне алтаря, где расположен каменный барельеф с изображением коленопреклоненного Степинаца, которого благословляет Христос. Это гробница Степинаца. На этом месте он был захоронен в стене собора в 1960 г. Памятник сделан другим, более известным хорватским скульптором Иваном Мештровичем. Его создание оплатили американцы хорватского происхождения. Он преднамеренно мал, преуменьшен и наивен. Мелкие детали прочерчены словно ножом. Люди проходят мимо и преклоняют колени так же, как делают перед гораздо более крупной и впечатляющей статуей Христа на Голгофе. Папа Иоанн Павел II тоже хотел преклонить колени перед этим скромным монументом. Именно из-за этого конкретного пожелания федеральные чиновники Загреба, по преимуществу сербы, долго отказывали ему в разрешении посетить Загреб.
Когда я впервые посетил гробницу Степинаца в 1984 г., ко мне подошла пожилая женщина и с мольбой в голосе попросила: «Напиши хорошо о нем. Он – наш герой, а не военный преступник». А официальные представители тогда еще коммунистического Белграда заявили мне следующее: «Наше решение окончательное. Степинац – двурушник и палач, священник, который одной рукой крестил, а другой отправлял на бойню». Официальные лица затем рассказали мне, как католические священники по указанию Степинаца совершали обряды массового обращения в католичество православных сербов за минуты то того, как их казнили хорватские усташи, – потому что «только так они могут попасть в рай».
Я тогда решил, что у меня есть замечательная тематическая статья. Но потом мне попались мемуары «Длинный ряд свечей» (A Long Row of Candles) С. Л. Сульцбергера, ведущего международного корреспондента и колумниста New York Times. Оказалось, что он описал эту самую историю тридцать четыре года назад, в 1950 г. Сульцбергер вспоминал: «Православные сербы всех политических оттенков подходили ко мне и сурово заявляли: «Степинаца следовало повесить. Именно он потворствовал убийству тысяч православных». Когда я вернулся в Загреб, ко мне подошли двое мужчин и сказали: «Ты американский журналист? Ты встречался с архиепископом (который в свое время сидел в коммунистической тюрьме)? Он прекрасный человек. Святой. Расскажи американцам, что он наш герой».