Балканский венец
Шрифт:
После двух-трех сражений потери македонцев стали ужасающими. Войско таяло на глазах. Однако оно бы так и продолжило свое безумное движение вперед, если б при переправе через Гифасис воины не взбунтовались, а за некоторое время до этого на берегах Гидаспа, в одном из сражений с индусами под предводительством царя Пора, Александр не был тяжело ранен – стрела попала ему в грудь. Тут же пал его любимый Буцефал. Был ранен и Гефестион. В тот день в некогда непобедимом македонском войске мало было тех, кто уцелел. Руку Птолемея задело копьем, но не сильно, потому он успел на помощь к Александру и отогнал от него толпу индусов, похожих более на обезьян, нежели на людей.
Прикрывая царя своим телом, Птолемей вдруг заметил взгляд их друга Певкеста, который оказался в свалке гораздо
Птолемей посмотрел на Александра. Тот лежал на земле, сознание оставило его. Из-под кирасы струилась кровь, пачкая золотые кудри. Не было ни Дария, ни царя Азии, ни бурдюков под глазами. Пред будущим царем Египта лежал его брат, тяжко раненный и нуждающийся в помощи. Укорил себя Птолемей за сомнения и крикнул воинам, чтобы прикрыли их. Удалось ему срезать с царя доспехи и извлечь из раны наконечник стрелы – она вошла неглубоко, двумя пальцами ниже соска. Рану наскоро перевязали, царя спешно унесли с поля боя. Само сражение закончилось с неопределенным результатом – Пор ушел, но мог в любой миг вернуться. Непобедимое македонское воинство зализывало раны, как подранный лис. Пути вперед не было.
Птолемей лежал в своей палатке и залечивал руку, когда к нему неслышно вошел Багоас – тот самый евнух, неизменным атрибутом царской власти переходивший по наследству от одного шахиншаха к другому. Он пришел сказать, что царю совсем плохо, он весь в жару и бредит, никого не узнает и к себе не подпускает и все время повторяет два имени – Птолемея и Гефестиона. Поскольку последний тоже лежал при смерти, сын Лага поспешил к царю в одиночку. От боли и страданий терзавший того дух Дария ослаб, как это было в Гиндукуше, и перед Птолемеем снова был настоящий Александр. Он лежал слабый и истекающий кровью.
Семь дней провел Птолемей в царском шатре. Александр бредил, ничего не видя вокруг, Птолемея он узнавал. Тот поил его горячим вином, обтирал уксусом и перевязывал рану. Врачеватели тут были бессильны – они лечили тело, а не дух, да и то – скверно лечили. Александр ничего не забыл – ни склонов Бермия, ни смолистых кедров, ни звезд, падавших прямо в руки. Только помнил он это лишь тогда, когда сознание оставляло его. Через семь дней Александр пришел в себя и снова не узнал своего брата. Птолемей сразу понял это по его взгляду и тихо удалился. Тяжко ему было смотреть на то, как нечистый дух снова берет верх над сыном бога.
Единственное, с чем Александру повезло в Индии, так это со жрецами и философами. Они сразу признали его живым богом. А какой-то проходимец Калана, которого по чьему-то недосмотру обозвали гимнософистом, так и вообще увязался за царем. Потом оказалось, что он поклоняется местной богине смерти, но кого в те поры это волновало?
Потом была дорога назад. Македонцы позорно ушли из Индии, оставив там обозы и раненых. А также тех, кого царь посчитал ненадежными. На переправе через Инд вода унесла все припасы. Потом была раскаленная пустыня Гедросии, где полегли остатки некогда великого воинства. Когда оставшиеся в живых добрались-таки до Кармании, одной из забытых богами персидских сатрапий, на них больно было смотреть. Это была горстка жалких оборванцев. Но несмотря на это, тут же были назначены торжества, жертвоприношения и игры по случаю никому не известной победы, где пировали целый месяц – то ли празднуя чудесное спасение, то ли убиваясь по тем, кого уже не вернуть. Трезвым Александра с этих пор не видали – он возлежал на ложе, икал и выводил руками в воздухе замысловатые загогулины, долженствующие показать его таланты великого полководца. Вино и пиво лились рекой. По ночам же вокруг сатрапского дворца разъезжала процессия, во главе коей, освещенная факелами, двигалась запряженная ишаками повозка, на которой восседал вконец упившийся
Едва македонцы оправились от ран, как последовала вакханалия с бесстыдными персидскими отроками, облаченными в прозрачные одеяния танцовщиц. Для пущего веселья Александр стал казнить сатрапов и казначеев по одному каждый день. Он говорил, что за всеми не углядишь, а казни эти хотя бы держат воров в страхе. Управлять таким огромным царством по-другому не получалось. Так думал царь Азии. Попутно истреблялись все недовольные, последователи Заратуштры, бунтовщики, самозванцы и лжесатрапы.
Вавилон встретил македонцев не так, как в первый раз. Не было ни лепестков роз, ни праздничной толпы. Богатый дворец шахиншахов стоял пустой и мрачный. Наместник Гарпал, царский друг еще с Миезы, был уже оповещен о том, какая беда приключилась с Александром. Опасаясь разделить судьбу Гермолая и Каллисфена, он бежал в Грецию, прихватив с собой царскую казну. Впрочем, до Греции он так и не доехал – было объявлено, что он погиб в стычке с наемниками, позарившимися на золото, однако шепотом говорилось иное – Гарпал умер от какой-то странной болезни или от яда. Александра это не особо опечалило. Попойки, оргии и казни не прекращались ни на день. Царь задумал новый бессмысленный поход – он приказал строить корабли, много кораблей, на которых он намеревался завоевать Аравию. Плотники тут же приступили к работе, благо остовы кораблей уже были готовы, их начали делать еще при Дарии.
Гефестиону по выздоровлении присвоены были высочайшие в царстве титулы хазарапатиша, а также дарованы несметные богатства. Остальным «друзьям царя», включая Птолемея, преподнесены были в дар от царя золотые венки победителей, пространные владения и много золота. Иные после этого усланы были в дальние сатрапии. На торжествах, посвященных сему событию, насмерть упились сорок «друзей царя» и гетайров, пришедших с ним из самой Македонии, среди которых были и те, кого Птолемей знал еще по Миезе. Событие это встревожило сына Лага, особенно после странной смерти Гарпала. Не верил он, что столько опытных и умудренных жизнью воинов, к тому же не чуждых поклонению Дионису, в один и тот же день могут вдруг неожиданно умереть от вина. Про пьянство македонцев по всей Азии рассказывали небылицы, но это была ложь. В Македонии пили весьма умеренно, да и то – вино, разведенное водой. В смерти «друзей царя» крылось что-то иное.
Царство меж тем трещало по швам, как плохо сшитое платье. Македонцы уверились, что царь околдован или сошел с ума, они прибирали награбленное добро, кто сколько мог, и бежали на родину – впрочем, мало кто из них добирался до дома. Пророчество Бесса сбывалось. Местные царьки готовы были предать и отложиться в любой миг, им нельзя было доверять. Они умели либо низко кланяться, либо жестоко разить в спину, соблюдение клятв было для них пустым звуком. Поклонявшиеся Заратуштре кромсали все, что имело хоть какое-то отношение к Ариману. А сам Александр… Ему не было дела ни до чего. Он называл себя богом, рубил головы сатрапам и отдавал приказы, стиравшие с лица земли целые города и народы. Так испокон веков управлялась эта проклятая Азия, по-другому тут и быть не могло. Так правили все эти дарии, артаксерксы и киры. Так же будут править те, кто придет на их место. Птолемею не было жаль их. Но Александр, золотой мальчик, превзошедший всех в доблести, тот, к кому неизменно стремились сердца людские, – разве был он создан для этого? Неисповедим промысел богов.
Весной, исполняя давнее свое обещание, Александр-Дарий женился сразу на двух девицах – своей дочери Статире и Парисатиде, дочери прежнего персидского царя Артаксеркса. Глубину сего святотатства сложно было описать словами. В Греции за такое полагалась смерть, но здесь была не Греция. Родственницы Александра-Дария полагались и другим его друзьям: Гефестиона он женил еще на одной своей дочери Дрипете, Кратера – на племяннице Амастрине. Кроме них, Александр дал жен еще сотне своих гетайров и тысяче простых воинов. Свадебный пир грозил затмить предыдущие по количеству выпитого, а разгул должен был дойти до небес и вызвать зависть богов.