Балкон в лесу
Шрифт:
— Чисто убрано, — прокомментировал Оливон сведущим тоном. — К тому же в некотором роде для маскировки так естественней. Похоже, будто мы эвакуировались.
Обустроившись в блокгаузе, они открыли банки с консервами и перекусили без особого аппетита. Время от времени они задирали головы и, совсем поникшие, вдыхали пресную сырость этого места, запах корней и глубинных слоев земли, который шел из приподнятого люка. Черный кот, которого Гранж принес из Фализов, с отвращением ступал кончиками лап по холодному бетону, затем одним прыжком взобрался на ящик и затаился. Вскоре они вновь открыли бронированную дверь и вышли на вольный воздух. Когда они устраивались на обочине, на просеку со стороны Бельгии выехал мотоцикл с коляской, затем циклон летящих, как на гонках, машин пронесся по дороге;
— Ну что, танкисты, драпаем? — прокричал Эрвуэ глухим голосом.
Не говоря ни слова, не поворачивая головы, люди на машинах лишь приподнимали уголок рта в замедленной, умудренной ухмылке боксера, цепляющегося за канаты.
Внезапно поток иссяк, затем, прежде чем осела пыль, мимо дома-форта протрясся одиночный, едущий помедленнее бронеавтомобиль с повернутым назад орудием. Миновав блокгауз, машина резко затормозила, и человек в шлемофоне, сложив руки рупором, ошалело прокричал из башни в сторону домика:
— Эй вы, там, не выпендривайтесь! Боши в десяти минутах езды отсюда.
Машина снова двинулась. Гранж повернулся к своим людям: их щеки показались ему совсем серыми; вдруг что-то тяжелое хлопнуло его по затылку, машинально он приподнял запястье. «Который час? — тупо спросил он самого себя. — Одиннадцать?» Первый раз в этот день он посмотрел на часы.
Было уже четыре пополудни. За лесом вместе с сухим щелчком предохранителя один за другим взрывались мосты Мёза.
В один миг они очутились в блокгаузе и захлопнули за собой бронированную дверь. На какое-то время их охватила паника: дрожащими пальцами они судорожно закрывали ящики. Когда прекращалось позвякивание обильно смазанной стали, было слышно лишь длинное дыхание носов, которые будто дули на горячий суп. Голова у Гранжа немного кружилась, глаза горели; в то же время он ощущал у себя под ребрами зловредный смешок, раздражающий и сухой, который снова поднимал его тонус. «Мы тут устроились, как герои солдатских анекдотов, и все нам нипочем, — цедил он сквозь зубы самому себе, и его щеки непроизвольно морщились в гримасе мрачной веселости. — С машиной для мяса. И как, они думают, я буду выкручиваться?..»
Его охватывало желание упереться кулаками в бедра… «С моими тремя анабаптистами!.. А заграждение, которое даже не взорвалось!» Он не знал почему, но заграждение особенно возмущало его; он пнул ногой бумажный хлам, эвакуированный из кабинета, — пнул яростно, мстя за себя. «Болваны! — подумал он с какой-то щедрой и омерзительной беспристрастностью. — Жалкие идиоты!» Он не мог бы сказать точно, о чем он думал, скорее всего, о маразматическом освобождении от наказания, которое отказывало миру в спасении, целиком возвращало его к первозданному хаосу. Когда оружие было подготовлено, Гуркюф из своей фляжки наполнил стаканы. Гранж зажег сигарету и протянул ее навстречу потухшему окурку Эрвуэ; каждый чувствовал ртом, как рот другого алчно всасывает дым маленькими жадными глотками. Затем мешками с песком, сваленными в углу блокгауза, они кое-как законопатили амбразуру пушки. В укрытии сразу стало очень темно; звуки леса больше не доносились; один лишь узкий белесый луч с силой разбивался об орудийный затвор, разлетаясь по нему брызгами, — создавалось ощущение, что блокгауз тяжело уходит в землю. Гранж снова распахнул настежь дверь: темнота угнетала больше, чем тревога; вновь до них донеслось щебетание леса.
— Все же у нас будет время увидеть, как они наступают, —
Минуту-другую они прислушивались к ленивым лесным звукам, которые проскальзывали в дверь и были столь же приятны для уха, как свежий ветерок для лица.
— Ничего не слышно, — сказал Эрвуэ, встряхнув головой. — Абсолютно ничего.
Снаружи начинало понемногу желтеть. В квадрат двери был виден один лишь подлесок, с этой стороны почти вплотную подступавший к домику, — целый ворох курчавых и влажных кустарников, нежное сверкание.
«Орлиные папоротники, — подумал Гранж, — это орлиные папоротники».
Ему казалось, что он впервые в жизни видит их. То, что он узнал разновидность, доставило ему особое удовольствие — так бывает, когда угадываешь кличку животного. Вновь они долго вслушивались в проникавшую через дверь тишину — еще более остужающую, чем прояснение погоды.
«Надо бы отступить, — подумал Гранж, раздираемый сомнениями. — Если дожидаться приказов!.. Танкисты должны были подобратьменя, но забыли инструкцию, это яснее ясного».
Однако ему не хотелось уезжать: ему нравилось залитое солнцем безмолвие, а при мысли о Мориарме с толкотней его потных, изнуренных войск, со всем мрачным скрежетом машины войны у него заранее подступала к горлу тошнота. И теперь, когда туман тревоги понемногу рассеивался, забрезжил огонек шаловливой зажигательной мыслишки: удача — в самом деле, какая все же неслыханная удача, — что телефон отрезан.
— В общем, дело ясное, — категорически заявил он, почувствовав мгновенное облегчение. — Приказов нет; это уже их дело, как онимне передадут. Нет приказа — нет отступления. — Чтобы окончательно успокоиться, он чуть лицемерно добавил: — Впрочем, если я ничего так и не дождусь, ничто мне не помешает отправить Гуркюфа в Мориарме.
Он снова взглянул на часы. Было около пяти. Солдаты выползали теперь один за другим из блокгауза, грелись на солнышке, прижавшись к теплому бетону. Конец дня был удивительно мягким; на просеке уже вытягивал тени фруктовый, вызревающий свет.
— Да, начхали на нас танкисты, — сказал Эрвуэ, сплюнув на землю.
Гранж, задрав голову, сделал несколько шагов по дороге. Просека была совершенно пустынна, как в сторону Мориарме, так и в сторону Бельгии. Лишь миновав домик, вы выходили, если так можно сказать, из зоны безмолвия: весьма далеко, но весьма явственно вдруг стали различаться тяжелые раскаты канонады. Они нарастали чуть севернее, позади них, со стороны долины. Со стороны Бельгии стояла полная, почти волшебная тишина: насколько хватало глаз солнце золотило желтым грозовым цветом пенистые волны леса, постепенно заполнявшие весь горизонт. Гранж махнул рукой в сторону домика: четверка солдат, застыв посреди дороги, долго и медленно вращая головами, пыталась определить, откуда ветер доносит звуки.
— Это на Мёзе, — сказал наконец Эрвуэ голосом, пасующим перед очевидностью. — Со стороны Бро.
Теперь тревога возвращалась. Это было уже не горячее, грубое, животное дыхание паники, только что бросившей их на бетон блокгауза. Это был немного мистический, почти притягательный страх, который шел к Гранжу из глубин далекого детства и сказок, — страх детей, заблудившихся в сумрачном лесу, прислушивающихся к треску дубов вдали под гигантскими каблуками семимильных сапог.
Они принялись ждать. Коснувшись слуха, пушечный гул больше уже не исчезал, куда бы вы ни шли: он был везде; вся жизнь этого уголка земли убегала, как бы стекала в эту единственную разбуженную зону. Стена леса по обе стороны просеки скрывала редкие дымы; когда Гранж на секунду затыкал пальцами уши, вся аллея становилась нежным весенним потоком, уже теплым под своей золотистой туманной дымкой, который чудесным образом уносился в голубые дали. По мере того, как шло время, внутри у Гранжа росло ощущение мнимой безопасности, странным образом родившееся из этой гигантской поступи сражения, перешагнувшего через них. Воздух восхитительно свежел; облако света, нависшее над самыми верхушками вечернего леса, было столь обильным, столь необычным, что у него возникало резкое, непреодолимое желание искупаться в нем, набраться в нем сил.