Баллада о большевистском подполье
Шрифт:
В несколько минут рабочие их подбирали, прятали по карманам и где-нибудь украдкой жадно читали и передавали из рук в руки.
«В каждой забастовке, хотя бы из-за получаса рабочего времени или из-за нескольких копеек заработной платы, мы сталкиваемся с царскими слугами, полицией и войском, точно с каменной стеной, которую не прошибешь…
Только перешагнувши через труп самодержавия, мы действительно поправим свою судьбу.
Товарищи-рабочие! Долой самодержавие!»
Если развернуть во всю длину
Утром этого дня петербургские рабочие верили в царя, как в бога, и шли к нему с иконами и хоругвями молить о помощи и защите.
Вечером в залитом рабочей кровью Петербурге строились баррикады и звучало: «Долой царя!»
Напомним коротко о том, как развивались события, которые привели к этому дню, прозванному «Кровавым воскресеньем».
Весной 1904 года, в самый разгар русско-японской войны, в Петербурге, на дверях старого барского особняка на Петергофском шоссе, неподалеку от Путиловского и других заводов, появилась вывеска: «Союз фабрично-заводских рабочих». Затем такие же вывески появились и в других рабочих районах Петербурга.
Во главе «Союза» стоял священник Гапон. Впоследствии, в 1906 году, он был изобличен как агент охранки. Он убеждал рабочих, что царь хорош, а если им живется трудно и тяжело, то не по вине царя, а только по вине хозяев-капиталистов.
Правительство полагало, что с помощью таких речей Гапона оно сумеет погасить разгорающийся пожар народного недовольства. Но оно просчиталось: слишком много скопилось недовольства, слишком много было горючего материала.
В подобных случаях для вспышки достаточно незначительного на первый взгляд повода: в канун Нового года в деревообделочных мастерских Путиловского завода мастер Тетявкин уволил несколько рабочих. Третьего января рабочие послали директору завода делегацию с требованием вернуть уволенных рабочих и уволить мастера. Директор разговаривать с делегацией не пожелал. Тогда рабочие стали прекращать работу. Молодые рабочие перебегали из мастерской в мастерскую, крича во все горло: «Бросай работу! Выходи все к конторе!»
Перед конторой собралось тысяч десять народу. Директор почувствовал, что дело оборачивается серьезно. Он появился перед толпой в сопровождении полицейского пристава и предложил, чтоб рабочие прислали в контору своих представителей.
— Нет, — раздались голоса. — Говори при нас…
— Здесь холодно, я не могу, — заявил директор.
— Ничего, господин Смирнов, — ответил ему один из рабочих, — на вас шуба теплая. Мы вот рыбьим мехом прикрыты, и то стоим…
Директор помялся, помялся, потом сказал:
— Ну, в чем дело?
Рабочие изложили свои требования.
— Нет, — сказал директор. — Мастера для меня дороже и нужнее, чем рабочие.
Толпа зашумела
А в главные ворота завода в эту же минуту въехал отряд конной полиции.
Заводская молодежь рассыпалась по фабрикам и заводам Петербурга, и к вечеру весь рабочий Питер знал, что путиловцы забастовали.
Вслед за путиловцами забастовали другие предприятия.
К восьмому января всеобщая стачка охватила почти все крупные и мелкие предприятия Петербурга.
В помещениях гапоновского «Союза» с утра до поздней ночи беспрерывно шли митинги. Тысячи рабочих, не попав внутрь, толпились на улице. Всюду принималось решение: утром в воскресенье девятого января идти к царю с петицией, излагающей просьбы обиженных и страдающих рабочих.
Старшая сестра Владимира Ильича, Анна Ильинична Елизарова, жила тогда в часе езды от Петербурга. Только утром 5 января она узнала, какой широкий размах приняло гапоновское движение.
О Гапоне она уже слышала раньше. Как и все петербургские большевики, считала его фигурой странной и подозрительной. И захотела составить себе о нем непосредственное впечатление.
Вечером восьмого января Анна Ильинична поехала за Нарвскую заставу.
На окраине города, у ворот большого двора, ведущего к отделению гапоновского «Союза», она увидела объявление, что девятого января будет происходить «шествие с петицией к царю».
Поблизости прохаживался городовой. Объявление не срывал.
Рабочие, пришедшие на собрание «Союза», толпились во дворе группами и беседовали. Настроение было спокойное и какое-то праздничное. Они были убеждены, что царь к ним выйдет, поговорит, поможет.
У Анны Ильиничны защемило сердце.
— Вас к царю не пустят, — пыталась она убедить рабочих. — Процессии такой не разрешат… Все кончится арестами и нагайками…
Но рабочие не хотели ее слушать.
— Как так — не пустят? — уверенно отвечали они. — Мы от общества пойдем. Только просить пойдем…
— А студенты? — напоминала она. — Вспомните, как царь послал против них казаков.
— Студенты — другое дело. Они всегда бунтуют. А мы мирно к своему царю идем…
Но смутная тревога все-таки проникала в сердца рабочих.
С вечера восьмого января многие из них, как это делают русские солдаты перед тяжелым боем, ходили в баню, надевали чистые рубашки, ходили даже в церковь помолиться, чтобы быть готовыми «принять смерть».
И вот настало утро девятого января. Когда участники шествия появились на улице, перед их взорами предстала картина военного лагеря. Повсюду по углам выстроились войска в полном военном снаряжении, везде горели костры, дымились походные кухни, слышалось конское ржание и лязг железа. И многие рабочие в эту минуту подумали: «Дело будет. Кровь прольется».