Баллада о большевистском подполье
Шрифт:
Он принимал участие в организации отрядов Красной гвардии, в дни Октябрьских боев был начальником штаба Замоскворецкого района. После Октябрьской революции недолгое время работал в области просвещения, а осенью 1918 года уехал на Восточный фронт членом Реввоенсовета Второй армии. Одетый в солдатскую шинель и солдатские сапоги, этот «красный генерал» принимал участие в обсуждении оперативных планов армии и в тяжелых, кровавых боях.
На Вторую армию был возложен разгром колчаковцев и занятие города Ижевска с его крупнейшим военным заводом. Но выяснилось, что штаб армии
В крестьянских санях-розвальнях он ехал впереди наступающих частей, определяя направление движения по звездам, ярко горевшим в ночном небе. Этим было обеспечено своевременное и точное сосредоточение войск на исходных рубежах атаки. Ижевск был взят, белые отброшены к предгорьям Урала. Но Павел Карлович Штернберг простудился и заболел тяжелой формой воспаления легких. Его увезли в Москву. Было уже поздно. В январе 1920 года он скончался на пятьдесят четвертом году жизни.
Но вернемся к далеким годам первой русской революции.
После поражения Декабрьского восстания рабочий класс был разбит, но не подавлен. Его революционность и сознательность значительно выросли. Он не хотел отказаться от борьбы. Слишком тяжела была его участь. Слишком свежи к памяти времена, когда его крепостных дедов пороли на барских конюшнях и с бубновым тузом на спине гнали на рудники Урала и Сибири. И слишком страстно желание, чтоб его детям суждена была совсем иная жизнь.
Когда на Прохоровке (так звалась по имени ее хозяина нынешняя Трехгорная мануфактура) во время Декабрьского восстания некоторые семейные рабочие отказывались идти на баррикады, говоря: «Мы пошли бы, да у нас семья, дети», рабочий Гусаров, обняв двух своих малышей (одному шел пятый год, другому — третий), воскликнул:
— Во имя революции я бросаю своих детей и, может быть, буду расстрелян или осужден на каторгу, а дети без меня пойдут по миру. Но лучше пусть я и вся моя семья погибнем, чем жить в рабстве!
В январе и марте 1906 года Владимир Ильич дважды приезжал в Москву, еще полную отзвуков декабрьских боев.
Встречавшемуся тогда с ним Ивану Ивановичу Скворцову-Степанову запомнилось, с каким жгучим интересом относился он ко всему, связанному с московским восстанием.
«Я еще вижу, — писал двадцать лет спустя Скворцов-Степанов, — как сияли его глаза и все лицо освещалось радостной улыбкой, когда я рассказывал, что в Москве ни у кого, и прежде всего у рабочих, нет чувства подавленности.
Партийная организация частично глубже ушла в подполье, но вовсе не отказалась и от открытой агитации и пропаганды. Никто не думает отрекаться от того, что большевики делали в последние месяцы. О панике, унынии не может быть и речи. От повторения вооруженного восстания нет оснований отказываться…»
Революция не была окончена! Впереди была новая борьба, в новых условиях, порой еще более трудных, чем прежде.
Один год революции недаром приравнивают к десятилетию, а то и к столетию обычного мирного существования.
За
Великий 1905 год подарил нашей партии плеяду замечательных большевиков, отлитых из того же чудесного сплава, что и первое ленинское поколение революции. Совсем молодые люди, они проявили такую зрелость, мужество и политический глазомер, что заняли достойное место в авангарде партии и рабочего класса.
Об одном из них мы уже говорили: это Яков Михайлович Свердлов.
Первую половину 1905 года он работал в Казани и в Нижнем. Но за ним так гонялись шпики, что он был вынужден перебраться на Урал. Там он с удивительной быстротой завоевал любовь и уважение уральских рабочих, знавших его под партийным именем «Андрей».
В те времена в партийном подполье трудно было кого-либо удивить своей работоспособностью. Но равного «Андрею», пожалуй, не было. Когда он спал? И спал ли вообще? Товарищи посмеивались, что он решил задачу перпетуум мобиле — вечного двигателя, черпающего энергию в самом себе. Так и он: питаясь пищей, главным ингредиентом которой являлось Н2О, он работал чуть ли не круглые сутки и сумел объединить вокруг Уральского бюро нашей партии крупнейшие партийные; организации Уфы, Екатеринбурга, Перми. Был он веселым, живым, подвижным, смелым организатором и прекрасным товарищем.
«Небольшого роста, щупленький, в чем душа держится, — рассказывал о нем Борис Иванович Иванов, — со смолистой шапкой густых черных волос, с вечно спадающим пенсне, в простых сапогах, шагает, бывало, Яков Михайлович широкими не по росту шагами с собрания на собрание. И везде, где он появляется, он вливает во всех бодрость и уверенность».
Сначала он жил и работал главным образом в Екатеринбурге — нынешнем Свердловске. Затем переехал в Пермь, где только что прокатилась волна арестов.
Положение в Перми было предельно трудное. От партийной организации, по тогдашнему выражению, «не осталось ни корешков, ни вершков». Но железная энергия «Михалыча», как звали в Перми Свердлова, была неисчерпаема, и партийная работа ожила. Вновь создались подрайонные и районные партийные комитеты. Восстановились связи с рабочими Перми и находящегося неподалеку от города гигантского Мотовилихинского завода.
Когда встал вопрос об избрании делегата на предстоявший в 1906 году партийный съезд, большевики Урала единодушно выбрали Свердлова.
На съезд он, однако, не попал: помешал арест. Сначала его держали в Пермской тюрьме, затем перевели в прославившиеся особо суровым режимом «Николаевские роты».
Там, в «Николаевских ротах», Яков Михайлович Свердлов полгода спустя встретился с другим представителем того поколения революции, к которому принадлежал он сам.
По паспорту этого человека звали Федором Андреевичем Сергеевым. Но он сам почти забыл об этом: настолько сроднился он с именем, которое дала ему партия и под которым он вошел в историю.