Баллада о сломанном носе

Свинген Арне

О чем же мы болтали? Совсем из головы вылетело. О чем-то таком, что сам я обсуждать не привык. Разве я для них подходящая компания? Да у некоторых из них носки дороже, чем вся моя одежда.

Помню, я склонял голову, показывая, что внимательно слушаю, и всем своим видом будто бы говорил: «Ух ты, вот это круто!» или «Вон оно как, ну надо же…» Когда я корчил подобные гримасы, нос начинал ныть, но я не обращал на это внимания. Я все время боялся, что выгляжу как-то странно и что мои новые приятели вот-вот свалят и я вновь окажусь

в одиночестве. Может, это всего лишь злая шутка с их стороны?

— А правда, что ты поешь, как в опере? — спросил мальчик из «Б» класса, и все посмотрели на меня.

Наверное, достаточно было бы просто сказать «да». Но такой ответ почему-то показался мне чересчур коротким и невежливым.

— Если я стану крупнее — не разжирею, а именно стану крупнее, то не исключено, что смогу петь и в опере. Но тогда надо, чтобы я мог открыть окно и запеть на всю улицу, — вот такой мне нужен голос.

— Э-э… запеть на всю улицу?

— Ага, или еще в каком-нибудь людном месте. Многие оперные певцы высовываются в окна и поют. Просто… об этом мало кто знает.

— И что, на праздник окно с собой притащишь? — с легкой иронией спросил «бэшник».

— Нет, там я просто встану посреди сцены, и все. Оперные певцы обычно не устраивают шоу и на зрителей не прыгают… вроде как.

— Особенно если они жирные.

— Ага, такой и раздавит запросто.

Все пошло не так, как я ожидал. Но болтать я не особенно умею. И оттого, что все засмеялись, легче мне не стало. Остальные принялись обсуждать праздник, и я напрочь забыл, что нужно притворяться, будто мне интересно.

— Как твоя мама себя чувствует? — спросила Ада, когда мы возвращались обратно в класс.

— Обещает, что теперь все наладится.

— Но это же хорошо, правда?

— Она и прежде так говорила.

— А что, если на этот раз она сдержит слово?

— Я об этом много думал.

Мы уселись за парты.

— Кстати, я сегодня уроки сделала! — вспомнила Ада.

Я сидел в кафе и разглядывал пап, но так и не высмотрел никого, кто был бы один и обладал подходящим возрастом. Тот, кого я ждал, должен был прийти почти десять минут назад. Может, у него какая-нибудь важная встреча? Или я вошел не в то кафе? Или перепутал час, день и вообще все на свете?

Вот дурная моя башка, вечно набита какими-то странными мыслями!

А потом случилось кое-что, от чего внутри у меня словно костер вспыхнул. На пороге вдруг возник мужчина. Примерно одного возраста с моей мамой, с наголо выбритой головой. Он пристально оглядел зал, заметил меня и направился в мою сторону. Я поднялся. Такие моменты считаются сказочными и якобы не забываются до самой смерти.

Был ли он похож на меня, не знаю — но я вообще слабо себе представляю, как буду выглядеть через двадцать пять лет.

— Это ты?.. — начал он, но я так отчаянно закивал, что он осекся.

Он протянул мне руку.

Обниматься было бы как-то глупо — с этим надо подождать. Мы обменялись крепким рукопожатием, и он спросил, что мне заказать.

— Может, горячий шоколад? — предложил я.

Он пошел к стойке за шоколадом. Только бы он не брал себе пива, думал я, пока ждал его. Он вернулся, держа в одной руке мой шоколад, а в другой — чашку кофе с пенкой.

— Ну, рассказывай, — сказал он с сильным американским акцентом.

Я так и сделал, подсократив свою историю и умолчав обо всяких неудачных ее моментах. Он задумался.

— Я понимать, тебе тоже интересно, — проговорил наконец он. — Давай я расскажу тебе о себе. Я бывать в Норвегия много раз. И да, тринадцать-четырнадцать лет назад я тоже сюда приезжать. И я тогда встречаться с разный женщина. Ты говоришь, твою маму звать Линда?

— Да! — с надеждой ответил я.

— Линда я не помнить…

— Она, кажется, работала в пекарне.

Джон Джонс пожал плечами.

— Она жила в районе Тейен…

Он вновь пожал плечами.

— Она ездила на красном велосипеде, а на руле у него стояла корзинка.

— Правда?

— На фотографиях у нее длинные светлые волосы.

— Она часто улыбалась?

— Да… Думаю, улыбалась она часто.

— Кажется, я ее вспомнил.

Не знаю, как я раньше этого не заметил, но в тот момент я понял вдруг, что у Джона Джонса — мои глаза. Бледно-голубые. И голова у него слегка вытянутая.

— Как дела у… Линды? — спросил он.

— Она в больнице. И красного велосипеда у нее больше нет. Думаю, она сильно изменилась за все это время.

— Ну а кто не изменился? — И Джон Джонс провел рукой по своей лысой голове.

— Я сейчас кое-что странное скажу, но вы, наверное, ну, мне так кажется, вы мой папа… — сказал я.

Джон Джонс улыбнулся, склонился над столом и похлопал меня по плечу. Возможно, папы именно так и делают — не обнимаются со своими сыновьями, а по-дружески хлопают их по плечу.

— Существует единственный способ узнать наверняка, — сказал он, — мне нужно встречать твоя мама.

— Может, через несколько дней.

— Отлично. Расскажешь о себе?

Как уложить тринадцать лет в полчаса? Удивительно, но у меня неплохо получилось. Я о многом умолчал, но не врал. Просто не стал рассказывать о скопившихся в шкафу квитанциях и о наших соседях по дому. Ему вовсе не обязательно узнавать сразу обо всем. Я тоже расспросил его про жизнь, и он тоже вряд ли рассказал обо всем, потому что смог уложиться всего в пять минут. Джон Джонс родился в городе Тексаркане в штате Техас, но пожил и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне, и даже немножко в Лондоне, и в Париже. Но его почему-то постоянно тянуло обратно в Норвегию, почему — он и сам не знал. Возможно, он чувствовал, что здесь у него растет сын, — так я решил, но делиться своими соображениями не стал.