В этом признании за произведением искусства непосредственного и конкретного содержания - черта, отделяющая импрессиониста Бальмонта от символистов теургического
толка, вроде Вяч. Иванова, для которого поэзия служила только "тайнописью неизреченного" - и ничем больше. Бальмонт навсегда остался чужд собственно философским, религиозно-мистическим, теургическим интересам, объединявшим символистов "второй волны" (Вяч. Иванов, Андрей Белый, молодой Блок): их эсхатологические чаяния и защищавшееся ими понимание искусства как "творчества новой жизни" не имели для него никакой притягательной силы. Также и "богоискательство" Мережковского, 3. Гиппиус и их присных не только оставляло Бальмонта совершенно равнодушным, но и вызывало с его стороны самый резкий протест. Знаменательно, что не кто иной, как именно Вяч. Иванов отказывал Бальмонту в праве называться
символистом: "...у него нет ничего общего с модернизмом, он совсем не символист, он вообще не характерен для нового направления нашей поэзии". (...)
Излагая свое понимание "символической поэзии", Бальмонт видел в ней прежде всего поиски "новых сочетаний мыслей, красок и звуков", а в самой характеристике ее оставался, в общем, в пределах поэтики импрессионизма: символическая поэзия "говорит своим особым языком, и это язык богат интонациями; подобно музыке а живописи, она возбуждает в душе сложное настроение,- более, чем другой род поэзии, трогает наши слуховые и зрительные впечатления".
Эти общие установки были реализованы в трех центральных и лучших книгах Бальмонта - "Горящие здания", "Будем как солнце" и "Только любовь", вобравших стихи, написанные в 1899 -1903 год.