Бальмонт

Куприяновский Павел Вячеславович

В «Ясене» действительно представлены все основные мотивы, темы, идеи, образы предшествующего творчества поэта. Кроме того, в этой книге Бальмонт отказался от дробления на разделы, что дает эффект единого лирико-мифологического сюжета, воссоздающего панораму истории человеческой цивилизации от «утра вселенной» до апокалипсиса. Причем в развитии этого сюжета активно задействованы не только характерные для творчества поэта архаические поверья, древние мифы, христианские идеи, но и естественно-научные и философские концепции XIX–XX веков.

К примеру, в стихотворениях «Тот предок» и «Рука» Бальмонт неожиданно отрекается от всех богов и воспевает дарвинистскую теорию эволюции:

От предка ли я отрекаться буду, Пусть был

четверорук он и мохнат? Рука есть воплощенный в ощупь взгляд, Рука есть мост к свершению и чуду. (Рука)

Ключевыми в «Ясене» являются первое и последнее стихотворения («Навек» и «Полночь»). Первое, «Навек», — своеобразный бальмонтовский «Памятник», в котором поэт выражает надежду на непреходящую ценность своего творчества (по аналогии с пушкинским: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, / К нему не зарастет народная тропа…»):

Как мыши точат корни Игдразила, Но Ясень вечно ясен в бездне дней, — Как дым течет из звонкого кадила, Но счета нет для ладанных огней… …………………………………… Как в камне скал есть звонкий водоем, И будет петь, копя ключи для жажды, Так буду петь о царствии твоем, — Любовь, что я узнал во сне однажды.

Последнее, завершающее книгу «Ясень. Видение Древа» стихотворение «Полночь» представляет собой апокалиптическую картину («видение», предчувствие, вещий сон?) гибели мирового древа, однако исполненное поэтом в оптимистическом «музыкальном» ритме, оно открывает широкий простор для раздумий. Процитируем полностью это редкое, не переиздававшееся около сотни лет стихотворение:

Зеленое древо нездешнего сева, быть может с Венеры, быть может с Луны, Цвело, расцветало, качалось, качало, и птицами пело, и реяли сны. Топор был веселый, жужжащие пчелы летели, бросая свой улей навек. Удар был упорный, припевно-повторный, и звонкую песню пропел дровосек. Мы все это знали из дыма печали, из пенья и тленья пылающих дров. Так будет и с нами, с горящими в Храме, так будет с мирами во веки веков.

Следующая книга «Сонеты Солнца, Меда и Луны» (1917) завершила творческий период, начатый «Заревом зорь», и была отмечена новым взлетом бальмонтовского лиризма.

К сонету поэт впервые обратился в 1890-е годы (в частности, в книге «Тишина»), немало сонетов, в том числе известное стихотворение «Хвала сонету», вошли в «Горящие здания», присутствуют они в «Будем как Солнце».

«Сонеты Солнца, Меда и Луны» явились свидетельством выхода Бальмонта из кризиса, пережитого в 1909–1911 годах:

Что сделалось со мной? Я весь пою. Свиваю мысли в тонкий слой сонета. Ласкаю зорким взором то и это, Всю вечность принимаю как мою. Из черных глыб я белое кую. И повесть чувства в сталь и свет одета. Во всем я ощущаю только лето, Ветров пьянящих теплую струю. О, что со мной? Я счастлив непонятно. Ведь боль я знаю так же, как и все. Хожу босой по стеклам и в росе Ищу душой того, что невозвратно. Я знаю: это — солнце ароматно Во мне поет. Я весь в его красе. (Что

со мной)

Проведя «в сладком рабстве у сонета» «две долгие зимы, два жарких лета» (1916–1917 годов), поэт, по-видимому, действительно — и здесь трудно не согласиться с литературоведом Владимиром Орловым — «рассматривал эту строжайшую стихотворную форму как средство самодисциплины, позволяющее преодолеть растекающийся поток музыкальной речи» [20] .

Философская проблематика «Сонетов Солнца, Меда и Луны» сближает эту книгу с «Ясенем», недаром поэт с новой силой ощущает свою «кровную» связь с «древом жизни»:

20

См.: Орлов В. Н.Жизнь и поэзия [Предисловие] // Бальмонт К. Д.Стихотворения. Л., 1969 (Библиотека поэта. Большая серия).

Как каждый лист, светясь, живет отдельным Восторгом влаги, воздуха, тепла И рад, когда за зноем льется мгла, Но с древом слит существованьем цельным, — Так я один в пространстве беспредельном, Но с миром я, во мне ему хвала. (Мир)

Бальмонт постепенно приходит в сонетах к выстраданной мысли, что «лучший стих — где очень мало слов» (сонет «Лучший стих»), и создает совершенный по лаконичности и изысканности цикл сонетов — «медальонов» — о Микеланджело, Леонардо да Винчи, Марло, Шекспире, Кальдероне, Эдгаре По, Шелли, Лермонтове, Скрябине. И здесь, может быть, наиболее показателен (и современен по смыслу!) четвертый сонет из цикла «Лермонтов»:

Мы убиваем гения стократно, Когда, рукой его убивши раз, Вновь затеваем скучный наш рассказ, Что нам мечта чужда и непонятна. Есть в мире розы. Дышат ароматно. Цветут везде. Желают светлых глаз. Но заняты собой мы каждый час, — Миг встречи душ уходит безвозвратно. За то, что он, кто был и горд и смел, Блуждая сам над сумрачною бездной, Нам в детстве в душу ангела напел [21] , — Свершим сейчас же сто прекрасных дел: Он нам блеснет улыбкой многозвездной, Не покидая вышний свой предел.

21

Строка отсылает к стихотворению М. Ю. Лермонтова «Ангел»: «По небу полуночи ангел летел / И тихую песню он пел; / И месяц, и звезды, и тучи толпой / Внимали той песне святой…» — Прим. ред.

«Сонеты Солнца, Меда и Луны» по-своему перекликаются с известным венком сонетов М. Волошина «Corona astralis», в котором развиваются другие воззрения на назначение поэта в мире. Еще более ощутимы в книге точки соприкосновения, полемические подчас, с сонетами Вяч. Иванова. В 1915 году теоретик символизма посвятил Бальмонту сонет, где были такие строки:

Весь пытка, ты горишь — и я сгораю; Весь музыка, звучишь — и я пою. Пей розу, пей медвяную мою! Живой, чье слово «вечно умираю», Чей Бог — Любовь, пчела в его рою, Ты по цветам найдешь дорогу к Раю. (Бальмонту)