Баловство небес. Избранное
Шрифт:
Первые джинсы не сделали меня счастливым. Индийский «Милтонз», и этим сказано всё: цвет блеклый, сидят мешковато. Но самое досадное открытие было впереди – семирублёвые джинсы не вытирались! Ни стирки, ни трение о доску, ни даже о кусок кирпича не приводили к желанным нежно-голубым подпалинам на швах и складках. Тёрли об асфальт – штаны упорно не меняли цвет. Начиналась в е л и к а я к о т о н о в а я э п о х а.
Мои первые фирменные джинсы – это, конечно, «Ле-вис». Я купил их у приятеля, которого мы звали просто Мэйбл. Он таинственно сообщил, что они из посылки, а значит, прибыли и з – з а б у г р а. Это возбуждало. Джинсы белые, и на момент приобретения мне, наверное, позавидовал бы сам Остап Бендер – именно в таких бы и прогуляться по Рио-де-Жанейро! Детально изучалось всё: и красный флажок в шве заднего кармана, и клёпаная металлическая пуговица с круговой латинской надписью, волшебный радиус вырезанных карманов,
На первом месте, конечно, была музыка. Заканчивая школу, я, не задумываясь, мог назвать пять-шесть десятков рок-групп, что никак не сочеталось с формулами и уравнениями. Начиная от столпов – «битлов» и «роллингов» – далее до бесконечности: «Лордз», «Бёрдз», «Кинкз», «Манкиз», «Энимэлз», «Троггз», «Крим» и т. д. Музыкальные программы «Голоса Америки», заглушаемые недремлющими компетентными органами (я тогда ещё наивно воспринимал это, как естественные природные помехи), иногда одаривали странными названиями типа «Клубничный будильник» или «Электрический чернослив». Совершенно потрясающе звучал штатовский голос Марии Селиберти: «А сейчас группа «Шекспиры» с песней «Греем руки у костра»… Удивляло и то, что программы эти составлялись по заказам каких-то таинственных соотечественников: Васи из Киева, Игоря из Одессы, Александра из Москвы, Светланы из Риги… Вряд ли туда кто-то писал и что-то заказывал, по крайней мере инстинкт самосохранения подсказывал: делать этого не надо.
Даже советская пресса вынужденно отметила атакующее движение рок-н-ролла. В журнале «Украина» появилась статья «Гитары, барабан и акробатика». Иллюстрацией этого футуристического эссе было мутноватое фото ливерпульской четвёрки, где «битлы», в прыжке, с гитарами наперевес, доводили до истерики своих экзальтированных поклонниц. Далее следовал текст. «Фото четырёх подростков-«музыкантов» не сходит со страниц английских газет… Это – (в н и м а н и е!) джаз «Бителз»… Игра на инструментах сопровождается прыжками, кривлянием, неимоверными выгибаниями. Квартет в составе (в н и м а н и е!!!) Рауля Маккартнея, Георга Нарризона, Джона Ленкова и Ранчо Старра успешно делает карьеру… Восторженные статьи о них уже понаписывали музыкальные критики, врачи-психиатры и даже королева-мать». Ну и, разумеется, блестящий финал: «Дикий рёв гремит на Британских островах, заглушая сознание людей и волшебные мелодии гениальных композиторов прошлого». Этот бред советского искусствоведения я ещё много лет кряду зачитывал друзьям и знакомым. Они хохотали, не веря, что такое опубликовано. Тогда я доставал затёртую на сгибах вырезку из журнала, козырно разворачивал и требовал компенсации за недоверие. Наливалось сразу, без возражений. И с восторгом.
Мы соревновались в длине волос (если хоть что-то начёсывалось на ухо, это уже засчитывалось), терзали черниговские семиструнки, перестраиваемые на шестиструнный лад, и мечтали спеть «Can’t buy me love», от чего млело сердце. В городе появились шокирующие фотографии а-ля «Битлз», но с другими лицами. Житомирскими. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это бутафория, хоть и костюмчики без лацканов и причёски!!! Воспринималось уже как анекдот: четверо приятелей решили создать группу, наивно полагая, что гитарные муляжи, похожие пиджаки, сценическая поза и есть залог успеха. Они даже играть не умели! Ни на чём! А вот мы хотели играть. Мы не фотографировались, мы репетировали. Сдирали партии бас-гитары, отчего ещё самозабвенней влюблялись в Пола Маккартни, подбирали аккорды, списывали по строчке английские тексты и несказанно удивлялись, почему оно у нас т а к не звучит. А как может звучать самопальная электрогитара, воткнутая в убитый киношный усилитель, озвученный перемотанным динамиком и дырявым диффузором? Как «Хофнерр», «Маршалл»? Как «Фэндер»? Но дело даже не в этом. Мы репетировали в зале Дворца пионеров, а внизу на улице среди морозной зимы стояла толпа, слушала и не хотела расходиться. Вот в чём кайф. А мы, подзаряженные «Белым крепким», пели, как ангелы, и это было несравнимо круче любых киловатт, саундов и тем более бутафорских фото.
Моей первым настоящим инструментом стала ленинградская гитара, с жёлто-коричневым лаком и заводским квадратным звукоснимателем, прикрученным под струнами. Дека имела две скрипичные прорези. На такой же гитаре играл десятиклассник Паша, когда я был на пару лет младше. Ничего фирменного
Урок преферанса
Эксцентричный мечтатель Сергей Птицын жил в соседней угловой пятиэтажке, в квартире на втором этаже и сложно сосуществовал с бабушкой, которая с большим недоверием относилась ко всем его друзьям, считая их (иногда, кстати, не без основания) разгильдяями и хулиганами. Человек увлечений, он загорался мгновенно. Не существовало отрасли знаний, куда бы из любознательности или просто случайно его не заносила неистребимая жажда открытий. Литературные и философские течения, восточные религии, йога, электрогитара, музыка, фото, коллекционирование книг, антиквариат, самовары, кинжалы, фотообъективы… Всё это где-то отыскивалось, выменивалось, продавалось, перезакладывалось, одалживалось, терялось, находилось, дарилось – в общем, в его руках обретало несметное количество новых жизней. Моя библиотека началась с книг, принесённых им же (в наследство от родителей достался лишь трёхтомник Есенина). Дело даже не в том, что стеллажи с корешками собраний сочинений стали престижны и модны, – хорошие книги невозможно было к у п и т ь. Их нужно было как-то д о с т а т ь. Вот так и появились восемь томов Диккенса, доставленных моим неугомонным приятелем. Не скажу, что сей английский классик вызывал безмерное восхищение, но залп тёмно-зелёных томов по верхней пустовавшей полке книжного шкафа был символичен. Огорчало только, что тома разрознены и имели полустёртые библиотечные штемпели – недвусмысленный намёк на источник их приобретения. Однако тешила надежда, что к Диккенсу я всё-таки приблизился (тщетная, конечно!).
Очередным увлечением Сергея стал преферанс. В институте мы чуть ли не каждый день записывали «пульку», иногда даже на лекциях. Существовали отдельные дисциплины, которым всегда предпочитался преферанс. Например, гражданская оборона. Однажды Птицын забежал ко мне и без предисловий выпалил:
– Научи играть в преферанс.
– Сергуня, это сложная игра. Много разных комбинаций… Быстро не получится.
– Хорошо, я буду стараться.
– Есть нюанс. К игре нужно относиться серьёзно. Поэтому просто так в преферанс не играют…
– Не понял, это что, на бабки? Я же учусь!
– Ну вот, чтоб учиться играть, а не дурачиться, ты должен чем-то рисковать.
В тот же вечер Птицын зарисовался перед дверью с внушительной стопкой книг, которую снизу придерживал ладонями, а сверху подпирал подбородком. Картёжник из него никудышный. Преферанс предполагает неторопливый анализ и точный расчёт, а Сергей бесшабашно шлёпал картами и очень скоро окончательно продулся. После подсчёта почесал затылок, окинул взором принесенные фолианты и задумчиво произнёс:
– Я думал, этого хватит на весь курс обучения…
Тут и я взглянул на книги.
– Старик, ты погорячился. Во-первых, я предупреждал – с картой, что у тебя на руках, играть мизер – самоубийство, во-вторых, ты попал больше, чем весят эти книги…
Физиономия Птицына налилась гневом.
– Как ты можешь быть таким меркантильным?! Я лишил наслаждения кучу читателей, они бы рыдали и визжали от восторга… А ты взул меня, как шулер, обобрал до нитки и ещё чем-то недоволен!
Я не поддался на провокацию и спокойно ответил:
– По теме Ремарк и Ирвин Шоу. Остальное – макулатура.
Глаза Птицына метали громы и молнии. Он выхватил из стопки толстенную коричневую книгу и, ткнув мне её прямо в нос, с пафосом воскликнул:
– Ты знаешь, кто это?
Я скользнул взглядом по обложке. Пьесы Гольдони, итальянского классика, которого я сдал в предыдущей сессии.
– Ты не читал Гольдони?!
Я оторвался от созерцания обложки и молча кивнул. На лице Сергея застыл ужас.
– Ты не читал Гольдони? Ты не читал Гольдони??!!?