Балтийское небо
Шрифт:
— Из гражданской.
— На истребителях летали?
— Очень мало. В запасном полку.
— В бою были?
— Не приходилось.
О своем участии в гражданской войне Лунин поминать не собирался.
— Так вас к нам на пополнение? — спросил Рассохин уже совсем издевательски. — Вместо Никритина?
Лунин молчал.
— Почему же вас одного? — продолжал Рассохин. — Нас осталось пять человек. Они вам об этом не говорили?
Лунин молчал.
Рассохин тоже замолчал и задумался. И вдруг сказал совсем по-иному, спокойно и без
— Дадим товарищу майору самолет Никритина. А, Кабанок?
— Другого нет, — сказал Кабанков.
— Байсеитов! — крикнул Рассохин.
Горбоносый летчик вошел в комнату, вытянулся и уставился на Рассохина черными упрямыми глазами.
— Вот майор Лунин будет летать на самолете Никритина, — сказал ему Рассохин. — Но я тебя ему не дам! Ты его погубишь. Ты, Байсеитов, всякого погубишь! Я тебя никому не дам, я тебя себе возьму. Ты будешь моим ведомым вместо Серова.
Байсеитов ничего не сказал и только посмотрел себе через плечо, как будто искал кого-то у себя за спиной.
— А вам, майор, я, так и быть, отдам Серова, — продолжал Рассохин. — Он мой ведомый с первого дня войны и ни разу меня не подвел. — Голос Рассохина стал мягким. — Серов!
Вошел один из тех летчиков, которые слушали за дверью, — тот, что постарше, сутуловатый. Он казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах.
— Ну, Коля, мы с тобой расстаемся, — сказал Рассохин. — Теперь твоим ведущим будет майор Лунин. Он прибыл к нам командиром звена, на место Никритина.
— Есть, товарищ капитан, — сказал Серов.
Видно было, что он огорчен. Но, вероятно, он не хотел обидеть Лунина и вдруг улыбнулся ему доброй улыбкой.
— Ужинать, — сказал Рассохин, посмотрев на часы.
В столовую пошли вчетвером: Лунин, Серов, Байсеитов и младший лейтенант Чепелкин — тот молодой летчик с девичьими щеками, который расспрашивал Кабанкова, сколько минут прожил Никритин после посадки. Байсеитов шел немного в стороне от остальных и вдруг запел с легким кавказским акцентом:
Иль погибнем мы со славой,иль покажем чудеса!..Он всё еще внутренне хорохорился и, видимо, ожидал, что товарищи с ним заговорят. Но все молчали, замолчал и он. Через каждые несколько шагов он поворачивал голову и глядел назад.
Лунин нес свой чемодан и ни с кем не заговаривал. Он понимал, что все они думают о погибшем. Один только Серов искоса поглядывал на него.
— Извините, товарищ майор, — спросил он наконец, — вы тот известный летчик Лунин?
Лунин никогда не считал себя известным и решил, что Серов принял его за кого-то другого.
Серов смутился, но всё-таки неуверенным голосом назвал один перелет, еще конца двадцатых годов, и спросил, не участвовал ли в нем Лунин. Лунин подтвердил, что участвовал.
— Ну, вот видите, я же сказал, что это вы! — воскликнул Серов обрадованно. — Никакого другого Лунина нет. Я многих
Возле столовой их обогнал Рассохин. Он очень спешил. Но, поровнявшись с Луниным, спросил:
— Вы вологодский, майор?
— Вологодский.
— Я сразу узнал. С первого слова. И я вологодский. Земляки.
— Я тоже сразу узнал, — сказал Лунин.
Рассохин опять улыбнулся, прибавил шагу и убежал от них. Он, видимо, хотел смягчить резкость, с которой встретил Лунина. Но глаза его по прежнему были насмешливы.
Столовую они называли по-морскому — камбуз. Этот камбуз находился в маленькой дачке с кривыми березками перед верандой, белевшими во тьме. Внутри окна были затемнены синей бумагой, сияла керосиновая лампа, освещая два небольших стола, стоявших в виде буквы Т. Накрыто было на шесть человек. Байсеитов, Чепелкин и Серов уверенно сели на свои места — в самом конце.
— Хильда! — крикнул Чепелкин. — Поскорей!
Лунин колебался, не зная, какое из свободных мест нужно занять. Серов указал ему стул между собой и Байсеитовым. Хильда, девушка-эстонка, маленькая, с беленьким милым личиком, как у куклы, внесла поднос с тарелками. Полк первые месяцы войны провел в Эстонии и вывез ее оттуда.
Она остановилась в дверях, смотря на Лунина, сидевшего между Байсеитовым и Серовым. В глазах ее был ужас.
— Лейтенанта Никритина не будет? — спросила она.
Серов отвернулся.
— Не будет, — ответил Чепелкин угрюмо.
Слезы побежали у нее по лицу, и она не могла их вытереть, потому что руки ее были заняты. Она поставила поднос на край стола, закрыла лицо фартуком и убежала на кухню. Но через минуту она вернулась, умытая, спокойная, и поставила перед каждым тарелку мяса с рисом.
Ели молча все, кроме Байсеитова, который, ни к кому в отдельности не обращаясь, всё пытался завести разговор.
— Ничего нет лучше вольной охоты! — говорил он, блестя глазами. — На охоте сам себе господин. Почему нас теперь не пускают на охоту? Эх, поохотился я на немцев в Эстонии! Немецкие мотоциклисты едут цепочкой по дороге из Пярну в Таллин. Я выскакиваю из-за леса, пикирую, бью по передним. Передние валятся, загораживают дорогу, задние налетают на передних, валятся тоже. Каша! Я бью прямо в кашу!..
Он захохотал, потом обернулся и посмотрел, нет ли кого-нибудь у него за спиной. Все молчали, и он продолжал:
— Легковые машины! Люблю гоняться за легковыми машинами. В легковой машине едет какой-нибудь начальник. Гоняешься за ней, бьешь в нее — она вся как решето. Переворачивается вверх колесами. Хорошая охота!
Он опять захохотал, опять посмотрел через плечо. Никто не сказал ни слова. Он встал, оставив почти всё в тарелке, надел шлем и вышел. В дверях он столкнулся с Кабанковым. Они молча пропустили друг друга. Кабанков сел на свое место — рядом с пустым стулом Рассохина. Он был так мал ростом, что ноги его не доставали до пола.