Bambini di Praga 1947
Шрифт:
— Благословил бы, — отозвался Тонда, — потому что я в точности повторяю его судьбу. Мой отец работал начальником станции и однажды, когда узнал, что его жена, то есть моя мама, изменяет ему, взял да и переселился в поезд…
Бенджамино наполнил белую комнату своим тучным голосом:
— О dolce napoli, о suol beato, dove sorridere voile il creato…
— Как грустно, — сказала Надя.
— Отец заканчивал рабочий день, садился в первый попавшийся поезд и возвращался только к началу следующей смены. И так десять лет…
— А потом?
— А потом он застрелился у себя в кабинете. Разделся догола
Бенджамино Джильи радостно пел:
— Tu sei l'imperio, de l'armonia, Santa Lucia, Santa Lucia!
Надя наклонилась, Тонда, неустанно раскручивая пальцем пластинку, поднял голову.
И два человека в простынях поцеловались.
— Глазам не верю! — выкрикнул пан управляющий, остановившись в дверях. В одной руке он держал бутылку шампанского, а в другой — корзинку, из которой выглядывали три бутылочных горлышка.
Патефон умолк.
— Я и не думала, — сказала Надя, постучав Тонду по лбу, — что у него тут умещается столько ума!
И, покрутив пальцем в воздухе в подражание вертящейся пластинке, добавила:
— Нет лучшего способа починить опавшую иглу, чем сыграть в «Сорока-воровка кашку варила…»
— Все просто отлично, — воскликнул управляющий, ставя корзинку на стол и сдергивая с нее салфетку. — За окном лунная ночь, и мы устроим тут пикник. Надя, достаньте из корзины бокалы! Где вы переодевались? Ага! В шкафу. Я замерз после этой речной ванны, — кричал управляющий, входя в шкаф, и его голос звенел радостью. — А знаете, с патефоном у меня связаны плохие воспоминания! Прихожу я как-то к кузнецу в Унгоште, тот режет жаркое, а все его дети сгрудились вокруг патефона и поют «Течет бурный ручеек, поспешает к лесу», и один мальчишка то и дело бегает за пивом, а кузнец тоже распевает вместе с детьми и патефоном «Течет бурный ручеек…» — а я пытаюсь рассказать о выгодах пенсии и заполняю заявление, а кузнец между тем знай себе вторит детям и патефону: «Спокойной ночи, милая, спокойной ночи…» — и идет за деньгами, и только он их приносит, как — бац! Из патефона вырывается пружина и стремглав летит прямо на нас, мне она, зараза, точнехонько в шею попала, вот, глядите! — радостно кричал управляющий, высовывая из шкафа голову и задирая подбородок. — Я целый год потом ходил с полосой на шее, точно горлинка, шарф приходилось повязывать. Дайте-ка мне тоже простыню!
Надя стянула с кровати простыню и перекинула ее через дверцу шкафа, а управляющий тем временем продолжал бубнить:
— Или взять, скажем, часовщика из Мельнице! С заявлением у него все прошло как по маслу, и я ему уже ручку протягивал, чтобы он расписался, — а тут — бац! — ученик, черт бы его побрал! Мальчишка, видите ли, вставлял пружину в ходики, а она выскочила, смела со стола все колесики и часики, разорвала заявление и давай летать по всей мастерской. Утихомирилась только в ящичке со всякими детальками… И часовщик отказался от своего счастливого будущего! А когда я на другой день шел на поезд, — сказал управляющий, выходя в простыне из шкафа, — и заглянул по пути в мастерскую, то увидел, что часовщик с учеником все еще ползают по полу на четвереньках и собирают раскатившиеся колесики и винтики!
Вот что рассказал управляющий
— Вы похожи на римлянина, — сказала Надя.
— Разве что на римского нищего. А вот вы — вылитая римлянка с вывески аптеки! — ответил управляющий, взяв в руки шампанское и снимая с его горлышка плетеную проволочную корзиночку.
— Библиотеки? — непонимающе переспросила Надя.
— Аптеки!
— А я уж испугалась, что библиотеки.
— В одной руке миска, в другой — змея.
— Приятно слышать. А что насчет пана Тонды?
— О пане Тонде пора позаботиться обществу охраны животных, потому что он вечно дергается, как вол на привязи. Зашить бы его в коровью шкуру да быка напустить, может, тогда бы успокоился! — объявил управляющий и медленным движением большого пальца высвободил пробку. Из горлышка бутылки тут же вырвалась шумная струя и забрызгала Тонде голову.
— Шампунь, шампунь! — смеялась Надя.
— Пардон, — принес свои извинения управляющий, — что-то это «Шато-Мельник» расшалилось! — И принялся наполнять бокалы.
— Дурацкие у вас шутки, — ругался Тонда, причем одна половина его лица смеялась, а другая сердилась.
— За что пьем? — спросил пан управляющий и, резко отдернув штору на колечках, показал на висевшую над площадью луну. — За прекрасную ночь!
— Чтобы дела шли побойчее! — сказала Надя.
— За пятна, которые нельзя отчистить без повреждения ткани, — добавил Тонда.
— И за звоночек сверху, который никогда не помешает, — подхватил управляющий, легонько ударив бокалом о бутылку.
— Смотреть в глаза! — шевельнула ресницами Надя.
Все выпили до дна.
Надя налила снова.
— Чтобы дела шли побойчее, это вы верно сказали! — управляющий уселся поудобнее. — Но вот какие дела-то? Над страхованием сгущаются тучи. За добро, которое ты несешь людям, тебе платят острыми патефонными пружинами или даже пружинами из ходиков! А на пароме? Да будь у этого парикмахера в руках бритва, я бы непременно погиб!
— Страховщик к тебе идет, где любимый пулемет? — продекламировала Надя и глотнула золотистого напитка.
— Посоветуй мне что-нибудь, о женщина! — сказал управляющий.
— Я есть хочу, — ответила она.
— Там в корзинке мясо по-моравски. А ты, Тонда, играй! — распорядился управляющий.
И старомодный оркестр, раскрученный пальцем агента «Опоры в старости», заиграл вступление, и Бенджамино затянул:
— Ave Maria…
Надя, запивая шампанским копченое мясо, давала советы:
— Тут суть в чем? Продавать людям товары повседневного спроса. Надо создать компанию… да хоть, к примеру, «Кладбищенская скульптура».
— И как вы себе это представляете?
Надя вытерла губы, шагнула в шкаф и прикрыла за собой дверцу. Потом постучалась.
— Войдите, — пригласил управляющий.
Надя вышла, поклонилась и произнесла:
— Уважаемый, я представитель «Кладбищенской скульптуры». Какой памятник хотели бы вы на могилу, в которой однажды заснете вечным сном? Не знаете? Ничего страшного, компания «Кладбищенская скульптура» продумала все за вас. Вот альбом. Извольте взглянуть… Чудесный памятник с двумя голубками, один из которых поднял клювик вверх. Или вот, полюбуйтесь — плачущий ангел…