Бамбино

Сахаров Андрей Николаевич

Латиф без звука указал рукой вверх, и автоматчики быстро и бесшумно бросились по следам душманов. Сам он, бледный, сосредоточенный, уже не вертел на пальце пистолет и не говорил: «Я его — раз-раз!» Он бежал во главе цепочки и тянул за собой запыхавшегося Исхака:

— Ну, еще немножко, подбавим ходу!

Все выше и выше вела в горы караванная дорога; скоро группа Латифа должна была выйти к перевалу, но Исхак свернул влево на едва пробитую среди камней тропу, которая, казалось, упиралась в непроходимые бурые громады. Но нет: замысловато виляя, тропа пробивалась мимо скал.

Скоро она стала настолько узкой, что по ней можно было идти

лишь в затылок друг другу.

Теперь Латиф стал проявлять осторожность. Группа двигалась вперед гораздо медленней. Впереди шагах в двадцати шли Исхак и один из автоматчиков.

Латиф дал мальчишке гранату и сказал:

— Если будет плохо, напорешься на них, — дергай чеку, бросай им под ноги — и назад, понял?

Исхак повертел в руках тяжелый маленький цилиндр и сунул в карман старых, узких, доходивших ему едва до щиколоток брюк. Граната мешала Исхаку идти, врезалась в ногу, но он терпел. Да разве можно было в такое время обращать внимание на мелочи?

Исхак прежде высовывал на повороте из-за скал свою стриженую голову, с крепко сжатыми губами, внимательно прощупывал маленькими темными глазами пространство и, если все было спокойно, давал знак своему сопровождающему. Так они доходили до очередного поворота, а потом вслед за ними подтягивались остальные.

Через час они обнаружили следы привала. Здесь душманы закусывали, отдыхали. На земле валялись опорожненные банки, бутылки из-под сока, кока-колы, шкурки бананов и апельсинов, окурки. Хаджи Гулям мало заботился о том, чтобы сохранить в тайне свое движение. Он был уверен, что никто из крестьян не сунется в горы, а пока воинская часть прибудет сюда, он будет уже в урочище Ташакур, где его не возьмет никакая сила.

Теперь продвигаться вперед надо было очень осторожно. Никто не знал, сколько времени банда провела на привале: может быть, час, может быть, больше.

Исхак обнаружил душманов неожиданно. Подойдя к очередному повороту, туда, где тропа делала очередной крюк между скалами, и высунув кончик носа из-за скалы, мальчишка вдруг увидал метрах в пятидесяти удалявшиеся спины в темных халатах, перетянутых ремнями автоматов.

Исхак отпрянул назад и тут же снова осторожно выглянул из-за скалы. Душманы уходили один за другим за очередной поворот, и через несколько минут тропа снова была пустынной.

Группа остановилась. Исхак, волнуясь и сбиваясь, рассказал автоматчикам, что лучше всего взять Хаджи Гуляма на подступах к урочищу, на плато, там можно стрелять с разных мест. Латиф согласился и снова крутнул на пальце пистолет.

Еще около получаса автоматчики шли вперед, останавливаясь и передвигаясь быстрыми перебежками по знаку Исхака. А потом он сделал им отчаянный жест рукой. Это означало, что душманы вышли на плато.

И тут же, обгоняя его, автоматчики бросились вперед, стреляя на ходу в показавшиеся совсем близко спины душманов. Некоторые из них, прошитые очередями, пали, другие залегли между валунами и ответили автоматным огнем.

Цорондоевцы стреляли не переставая, рассредоточившись на плато и создавая видимость большого количества нападавших. Но душманы быстро разобрались, что к чему, и поняли, что автоматчиков было значительно меньше, чем их самих. Одни из них взяли под прицел каждый валун, за которыми залегли люди Латифа, а другие короткими перебежками и ползком стали уходить к краю плато, где начиналась спасительная опасная тропа в урочище.

Исхак увидел, как за валунами среди темных халатов вдруг мелькнула белая полоска. То была

рубашка Хаджи Гуляма. Теперь Исхак следил лишь за этой полоской. Хаджи Гулям, отстреливаясь, все ближе и ближе передвигался в сторону ущелья, хотя огонь цорондоевцев все время прижимал его к земле. Еще некоторое время — и он уйдет в урочище, и тогда все начнется сначала. Исхак вынул из кармана гранату, отданную ему Латифом — маленький теплый цилиндр, и почти бегом, пригибаясь к самой земле, помчался в обход того места, где засели душманы, — туда, где начиналась тропа но краю ущелья. Когда его заметили, он успел покрыть уже половину расстояния, но дальше двигаться стало труднее: несколько душманов, еще не понимая, куда бежит этот мальчишка, взяли его на прицел. Теперь приходилось больше ползти на четвереньках, прячась за камнями.

Исхак изодрал в кровь колени и ладони, но уже не обращал внимания на боль. Главное — не пропустить Хаджи Гуляма в его логово. Перестрелка продолжалась еще с обеих сторон, но что-то на плато стало меняться. Все реже и реже слышались очереди со стороны цорондоевцев, у них кончался запас пулевых кассет, и тогда душманы осмелели: короткими перебежками они стали надвигаться на затихающих автоматчиков. И вдруг с той стороны, где лежали Латиф с товарищами, послышался звук очередей тяжелого пулемета, поддержанный мощным автоматным огнем: в бой вступила прибывшая армейская часть из Гордеза.

Теперь душманы в панике отступали. Они понимали, что спасение для них лишь одно: добраться до тропы, и бежали туда, почти в рост, подставляя спины под губительный огонь автоматов и пулемета. Теперь они позабыли про Исхака, а он, приблизившись к входу на тропу, видел, как один бандит за другим будто спотыкались на бегу, падали, раскинув руки, но несколько человек почти одновременно с ним добежали до тропы. Хаджи Гуляма среди них не было, — видно, он отстал по дороге.

Душманы, не видя спрятавшегося за камнем Исхака, пробежали мимо, и он беспрепятственно пропустил их: пусть уходят. Долго без своего главаря они не продержатся. Граната ему была нужна для главной цели: он не должен пропустить в урочище Хаджи Гуляма — ведь он пообещал в деревне, что их бывший саиб не уйдет. И теперь он сидел за камнем и, затаив дыхание, ждал.

И вот показался Хаджи Гулям. Он бежал, прихрамывая на одну ногу, и держал в руке сверкающий вороненой сталью пистолет-пулемет. Метрах в десяти сзади него, отстреливаясь, бежали человек пять душманов. Один из них упал, сраженный пулей; захромал другой. Хаджи Гулям уже добежал до поворота на тропу и обернулся, чтобы выпустить очередь по валунам, за которыми прятались цорондоевцы и солдаты. Этого мгновения было достаточно, чтобы Исхак вытащил из гранаты чеку и швырнул ее под ноги Хаджи Гуляму. Тот повернулся в сторону Исхака, и мальчишка увидел глаза саиба, вонзившиеся в его лицо: они были почти белыми, и в них было столько ярости, ненависти и страха, что по спине Исхака пробежал холодок, и тут же взрыв оглушил его.

Когда он очнулся, было тихо. Над ним стоял Латиф и поливал ему из фляжки воду на голову.

— Ну вот и порядок, — сказал Латиф. Он бросил фляжку меж камней и покрутил на пальце пистолет. — А все говорят: убит, убит. Я же вижу, что ты живой, только оглушило, видно, тебя. Молодец! Раз-раз его…

Исхак поднялся и тут же увидал Хаджи Гуляма; он лежал лицом вниз, подоткнув под себя неуклюже одну руку и откинув в сторону другую. Его щегольской пиджак превратился в лохмотья, рубашка была вся в пятнах крови.