Банановая ловушка
Шрифт:
Они спускались все ниже и ниже. Один пролет, другой… Скоро выход, а на выходе — Степан Васильевич, зорко следящий за всеми проходящими мимо.
И вот они уже поравнялись с будкой вахтера.
Бандит прижал Лешку к себе еще крепче и низко к ней наклонился. Со стороны это выглядело так, будто он шепчет ей на ухо что-то приятное.
— Улыбайся! — приказал парень.
Степан Васильевич, завидев Лешку в обнимку с продавцом из «Садовода», не сдержал любопытства и поинтересовался:
— Далеко собрались?
Лешка посмотрела на старика, раздвинув, как ей было велено, в улыбке губы и, не зная,
— В кафешку, мороженое есть, — небрежно бросил он.
— Доброго пути, — кивнул старичок.
Вот тебе на! А Лешка так на него рассчитывала! Не сомневалась даже, что он еще о чем-нибудь их спросит. Они бы задержались, и Степан Васильевич, в конце концов, что-нибудь бы да заподозрил. А его даже ничуть не удивил и не возмутил тот факт, что она идет мимо него не с братом или Венечкой, а с чужим взрослым парнем, да еще в обнимку. Что же делать-то, а? Ее последняя надежда была на вахтера, и она рухнула!
Широкая массивная дверь парадного входа гулко за ними ухнула, и они вышли на улицу.
Лешка не спрашивала, куда он ее ведет, и так было ясно, что идут они к автостоянке. Там бандит посадит ее в тачку, увезет куда-нибудь в лес и убьет. А сам скроется. А то и вернется, продолжит разыгрывать из себя недотепу, и все ему поверят, что он не знает, куда она могла подеваться.
Вскоре Лешка поняла, к какой машине они шли — к серой «девятке», принадлежащей племяннику. Значит, теперь нет сомнений, кто пользовался его машиной и что племянник абсолютно точно пребывает в единственном числе, то есть у него одна, не раздвоенная личность. И если полиция и теперь не разберется в происходящем, а у племянника не окажется алиби, то именно его обвинят в ее похищении и убийстве. А она не сможет ему помочь, потому что ее уже не будет на этом свете. Что же делать? Покорно ждать своей смерти? А зачем?
Сузив глаза, Лешка решила, что в машину она ни за что не сядет, а станет кричать, словно ее режут, а поскольку ее на самом деле будут резать, то и кричать она будет как резаная. И на ее крик сбежится целая толпа. Может, ей даже удастся выжить, если нож не попадет ей прямо в сердце.
До «девятки» оставалось всего ничего — каких-то несколько метров, а Лешка все молчала, все набиралась сил. Не так-то это просто — подставить свой бок под нож убийцы. Вот еще шаг, думала она, ну, еще один, ну, последний. Сейчас…
Она открыла было рот, приготовившись завопить во все горло, как вдруг откуда-то вынырнули двое пьяных мужиков. Интересно, что они делали на стоянке? Мыслила Лешка четко, а на все происходящее смотрела как бы со стороны, будто и не с ней вовсе происходил весь этот ужас.
— Эй, друг, покурить не найдется? — покачиваясь, спросил один из пьяных.
— Нет у меня, — резко ответил бандит.
— А если поискать? Пропадаю, понимаешь, без курева.
Мужик взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие. Казалось, он сейчас свалится и заснет на месте, и совсем уж было удивительно, каким образом он оказался рядом с ними, с левой стороны.
Другой алкаш с еще большей резвостью подскочил к Лешке справа и дернул на себя руку парня с ножом, прижатую к ее боку. Лешка оказалась совершенно свободной, без какой бы то ни было точки опоры. В глазах у нее помутилось, и она медленно осела на землю.
Неизвестно,
— Лешка, ты что, ранена?! Лешка, тебя совсем убили?!
По ее лицу текло что-то очень холодное и липкое, а когда попало на губы, то оказалось еще и сладким.
И она облизнулась. Ромка обрадовался:
— Эй, ты правда живая?
— Любишь ты задавать глупые вопросы!
Лешка села и посмотрела на свой бок. На джинсовой курточке, которую привезла ей Маргарита Павловна из самого Парижа, светилась дыра.
— Жалко куртку, — сказала Лешка и заплакала. Она плакала и плакала, вспоминая свой ужас, и унижение, и страх, и готовность если не умереть, то вместо веселого отдыха на даче у Артема провести как минимум целое лето в больнице.
— Бок цел? Цел бок-то? — колготился вокруг нее Ромка. — Лешк, да ты чего ревешь-то? У тебя свитер цел, и на боку ни одной царапины. А дырку на куртке зашьешь или так оставишь. Чего из-за нее реветь? Ты мне скажи, прошла мода на джинсу с дырками или еще нет?
Лешка, не отвечая брату, медленно поднялась с земли. «Пьяницы» грузили в большую машину бывшего продавца из «Садовода», из парадного двое других полицейских выводили Дмитрия Сергеевича. А к ним спешили впервые оставивший свой ответственный пост Степан Васильевич, Алексей и… племянник.
— А ведь это моя самая первая версия, — указав на Дмитрия Сергеевича, объявил Ромка. — Если бы ты не влезла, я бы ее сам до конца разработал.
— Мне надо умыться, — перестав плакать, сказала Лешка. — Ты что это на меня вылил?
— Банку газировки. Холодной.
— Опять, — вздохнула Лешка и подумала, что не попадись ей перед отъездом на дачу племянника ледяная банка из холодильника, не охрипни она и не заболей, вся эта история развивалась бы совсем по другому сценарию.
Эпилог
Незаметно подкрались очередные выходные дни, и друзья вновь оказались в доме с мансардой в своей любимой Медовке. Маргарита Павловна снова напекла пирогов, и самый главный из них, с невероятно вкусной мясной начинкой, горделиво возвышался на выдвинутом в центр гостиной столе. Этот пирог был настоящим произведением кулинарного искусства. Но Ромке он больше всего нравился из-за своего размера. Пекся пирог на самом большом листе, а высота его была сантиметров пятнадцать, если не больше.
Внимательно проследив, как Маргарита Павловна раскладывает по тарелкам огромные горячие куски, и убедившись, что пирога на листе осталось еще много, Ромка перешел к делу, то есть к обсуждению событий последних дней, ради чего они все, собственно говоря, и собрались на даче.
Кроме Маргариты Павловны с Жан-Жаком и племянника, Ромки с Лешкой и Венечки, за столом сидели Алексей, его дед Петр Иванович и… Степан Васильевич. Старичка-вахтера пригласила на дачу Лешка, испросив на это разрешение у Маргариты Павловны. Словом, все участники таинственной истории, кроме, разумеется, преступников и второстепенных действующих лиц, были в сборе. И только верный страж дома Иван Петрович по-прежнему оставался во дворе безмятежно размахивать на ветру пустыми рукавами и улыбаться во всю ширь продырявленного мяча.