Банда 2
Шрифт:
— Пусть, — охотно согласился Пафнутьев и подняв с земли листок, который он уже успел смахнуть со стола, снова положил на место.
— Если бы вы во всем, Павел Николаевич, были бы столь же предупредительны, — усмехнулся Сысцов, опускаясь в соседнее кресло, накрытое пледом. Он сделал легкий знак рукой и из дома выбежала девушка в джинсовых брючках и синей плащевой курточке. В одной руке она держала бутылку красного вина, в другой — тарелочку с очищенными грецкими орехами и нарезанным сыром. Девушка улыбалась так искренне, что Пафнутьев не мог
— Нам бы давно с вами встретиться в такой вот обстановке, — проговорил Сысцов, наливая вино в стакан. — Но что делать... Жизнь распорядилась иначе.
— Уже распорядилась? — спросил Пафнутьев.
— Да. Уже.
— Но жизнь вообще, как я заметил... — начал было Пафнутьев, но Сысцов прервал его, подняв ладонь.
— Остановитесь, Павел Николаевич... Я пригласил вас, чтобы поделиться собственными наблюдениями, а не услышать что-то от вас. Вам я дам слово чуть позже, — Сысцов улыбнулся невольно сорвавшейся фразе, которая была бы уместна в другой, более торжественной обстановке. — Вам нравится ваша работа?
— Да как сказать, Иван Иванович, — Пафнутьев настойчиво не желал отказываться от легкого тона в общении, смотрел по сторонам, щурился на низкое осеннее солнце, рассматривал листья на просвет, беспричинно улыбался, наслаждаясь осенью и обществом уважаемого человека. И знал, негодник, прекрасно видел, что его беззаботность раздражает Сысцова, что тот готов оборвать его беззаботность жестко и резко.
— Кстати, как вы относитесь к вину? — спросил Сысцов.
— Лучше бы водочки, Иван Иванович. Водочка, она того... Как бы это сказать поприличнее...
— Как будет угодно, — оборвал его Сысцов и опять сделал знак рукой. И опять легко сбежала по ступенькам красивая, веселая девушка. На этот раз в ее руках был небольшой подносик. Когда она поставила его на стол, Пафнутьев застонал от предвкушения — рядом с пузатеньким графинчиком стояла тарелочка с нарезанной холодной свининой и с горкой хрена. Тут же были положены несколько кусочков черного хлеба с тмином.
— Боже! — не удержавшись, воскликнул Пафнутьев. — Как это прекрасно! Как прекрасна жизнь!
Девушка бросила на Пафнутьева благодарный взгляд, но тут же снова повернулась к Сысцову.
— Спасибо, — сказал тот и девушка тут же убежала, помахивая пустым уже подносом и подпрыгивая в шуршащих листьях.
Пафнутьев осторожно взял графинчик, открыл его и налил себе щедрую дозу в хрустальный стаканчик. До того как выпить, он жадно втянул воздух над стаканчиком и от нестерпимого наслаждения закрыл глаза.
— Плохо пахнет? — спросил Сысцов и Пафнутьев сразу понял, что слова эти были далеко не дружескими.
— Восхитительно пахнет! — заверил его счастливый Пафнутьев. — Этот день, Иван Иванович, я запомню на всю оставшуюся жизнь!
— Это будет нетрудно, —
— Не жалуюсь, — ответил Пафнутьев. И эти его слова тоже отличались по тону от всего, что он сказал здесь до этого момента. Сдержанные слова, строгие. Можно их назвать и осаживающими. Осторожней выражайтесь. Иван Иванович, как бы сказал он.
Сысцов кивнул. Он все понял.
— Вы мне не ответили... Работа вам нравится? — спросил он у Пафнутьева.
— Суетно, — не задумываясь, ответил тот. — А вообще ничего. Но это смотря как посмотреть...
— Хотите поменять? — перебил Сысцов бестолковую болтовню Пафнутьева.
— Пока не присмотрел ничего получше.
— Но для других присматриваете?
— Для других? — удивился Пафнутьев.
— Ну, как же... Анцыферову вы присмотрели местечко лет на десять, наверно... Устроили мужика.
— О нем вы все знаете, Иван Иванович, — сказал Пафнутьев, осторожно подбирая слова. — Мне нечего добавить.
— Где Колов?
— Сегодня пятница... На работе, наверно.., если, конечно...
— Не валяйте дурака! — резко перебил Сысцов. — Колов пропал. И вы это прекрасно знаете. Он пропал через день или два после вашего налета на «Интурист».
— Налета? — удивился Пафнутьев настолько, что даже свинину с хреном не донес до рта.
— Где Колов?!
— Понятия не имею, — Пафнутьев прижал руки к груди, точь-в-точь как Это делал Худолей, выпрашивая у него водку.
— И не догадываетесь? — прищурился Сысцов.
— Может в Америку удрал? — спросил Пафнутьев, сунув, наконец, приготовленную закуску в рот. — Прекрасный хрен... Сами сажали?
— Вы обманули меня, Павел Николаевич, — Сысцов откинулся в кресле и в упор посмотрел на гостя.
— Я?! Вас?! Обманул?!
— Успокойтесь. Не надо так красиво... Вы не на сцене, вас никто не снимает на пленку, аплодисментов тоже не будет... Малый театр вам не грозит. Вы обманули меня в том, что вина Анцыферова, как выяснилось, не столь велика, как вы это представили.
— Вы же сами сказали — пусть решит суд.
— Павел Николаевич... Мы же вдвоем... Не надо так красиво. Будем называть вещи своими именами. Именно для того, чтобы называть вещи своими именами, требуется больше всего и мужества, и самоотверженности, и таланта... Вы со мной согласны, Павел Николаевич?
— Конечно! — воскликнул Пафнутьев с таким подъемом, что Сысцов поморщился.
— Кончайте валять дурака. Противно.
— Виноват!
— Документы, которые вы мне подсунули, вы нашли не у Анцыферова. Вы их нашли у Голдобова. Это меня не столько озадачило, сколько обрадовало. Я понял, что все происшедшее с Голдобовым — правильно, справедливо. Все так и должно было закончиться. Но с Анцыферовым... Напрасно вы это сделали.