Банда - 2
Шрифт:
– Неужели все так сурово, - повторил Пафнутьев, но уже без вопроса.
– Скажу тебе, Павел Николаевич, еще одно...
– Невродов наклонился к столу, чтобы быть ближе к Пафнутьеву, и проговорил чуть слышно, - Сысцов так просто Байрамова не отдаст. Анцыферова отдал, а его - нет.
– Это догадки, или есть основания?
– Областному прокурору не положено опираться на догадки, - Невродов встал, подошел к двери, выглянул в приемную и, закрыв дверь плотнее, вернулся к своему столу.
– Так что? Ты не хочешь поменять цель?
– Авось!
– Пафнутьев махнул рукой, как бы отбрасывая все
– Это не так уж мало, - неуверенно проговорил Пафнутьев, чтобы как-то откликнуться на торжественные слова Невродова.
– Я знаю, что это и не много... Не надо мне подыгрывать. Ладно, скажу... Однажды я по неосторожности и самонадеянности ткнулся в его владения...
– Во владения Байрамова?
– Да. Именно.
– И что же?
– Моя дочка не вернулась из школы домой.
– Похитили?
– Называй, как знаешь. Ее не было всю ночь. Ученица десятого класса. Невинное домашнее создание.
– Так, - крякнул Пафнутьев.
– Ваши действия?
– Никаких действий. Я молчал. Не поднимал ни милицию, ни омоновцев. Я даже не позвонил никому, хотя знал, что есть люди, которым я могу позвонить. Ты тоже знаешь эти телефоны. Не позвонил. Утром позвонили мне... Я уже ждал этого звонка. "Ну и что?
– спрашивает меня молодой голос с южным акцентом.
– Как будем жить дальше?" "Мирно будем жить", - ответил я, потому что за всю ночь не смог придумать другого ответа. "Поверим на слово, ответили мне.
– Через час девочка будет дома. И совет... Не надо, папаша, подвергать ее таким испытаниям. Она у вас ребенок впечатлительный..." Через час действительно подъехала машина... Такси. Маша вышла из машины и направилась к дому. И уже в подъезде потеряла сознание. Неделю молчала. Сейчас это другой человек... Больше я не подвергаю ее таким испытаниям, Невродов быстро взглянул на Пафнутьева из-под бровей, словно желая убедиться, что тот все услышал и все понял.
– Круто, - обронил Пафнутьев.
– Больше я не хочу подвергать ее таким испытаниям, - повторил Невродов.
– По правилам я могу играть с кем угодно, что бы ни было на кону и как бы ни были малы мои шансы. Но без правил - я пас, - он посмотрел на Пафнутьева с явной беспомощностью.
– Я не знал об этом.
– Об этом никто не знает, кроме тебя. Надеюсь, и не узнает, да, Павел Николаевич?
– Договорились.
– Что скажешь?
– У меня нет дочки, - ответил Пафнутьев.
– Если потеряешь осторожность, если поднимешься из окопов... То у тебя ее и не будет.
– Авось. Я знаю одну очень приличную женщину, которая не откажется помочь мне обзавестись дочкой.
– Шутка, да? Рисковый ты мужик, Павел Николаевич... Хорошо, что я не поддержал Сысцова и не вселил тебя в прокурорский кабинет. А то не знаю, чем бы все и обернулось...
– Да, это было правильное решение. Теперь у меня развязаны руки.
– Развязаны, говоришь? Но ты уже побывал в их власти? И руки у
– За мной ответный ход.
– Ты его уже сделал.
– , Анцыферов?
– спросил Пафнутьев.
– Да, это достаточно сильный ход.
– Валерий Александрович... Ну и что с того? Ну, сильный ход, ну очень сильный... Их ферзь безнаказанно гуляет по всей доске. Давайте так договоримся... Вы уходите в сторону? Ваше право. У вас есть для этого основания и не мне сомневаться в правильности такого решения. Принимается. Один вопрос - мешать не будете?
– Готов даже помогать. Помогать, но не участвовать.
– Это прекрасно!
– Ты в опасной зоне, Павел Николаевич. Скажу тебе и следующее. Не исключено, что этот наш разговор вскоре станет известным и Байрамову. Ты понимаешь, что это значит?
– Не от меня.
– Это неважно.
– Как же они вас запугали, Валерий Александрович... Вы не доверяете собственным телефонам?
– Ты в опасной зоне.
– повторил Невродов.
– Я уже где-то слышал эти слова... И начинаю привыкать.
– А вот это уже самое страшное в твоем положении - начать привыкать.
– Авось, - третий раз за время разговора повторил Пафнутьев и поднялся.
– Ни пуха, - пожелал Невродов.
– К черту!
– весело ответил Пафнутьев, но заныло, заныло у него в душе, как было с ним однажды в далекой юности, когда пришлось ему прыгать с парашютом. Он почувствовал провал, бесконечный провал под ногами и где-то далеко внизу - желанную, недоступную землю, на которую можно стать обеими ногами и ощутить твердую, надежную почву. Но до нее еще надо было лететь и лететь. И дай Бог, если раскроется парашют.
***
Халандовский вначале опасливо выглянул в дверной глазок и лишь убедившись, что звонит Пафнутьев, узнав его, открыл дверь. И тут же, едва пропустив гостя в квартиру, закрыл дверь снова, не забыв бросить настороженный взгляд на площадку.
– Проходи, - негромко сказал он и запер дверь на замок.
Что-то изменилось в Халандовском, что-то в нем сильно изменилось. Человек, знавший его в прошлом, наверняка поразился бы переменам - вместо самоуверенного и благодушного он увидел бы перед собой нервного, подозрительного, издерганного. Впрочем, скорее всего, изменился мир, который окружал Халандовского, который всегда радовал его красками, прелестями и возможностями.
Побывав на самом краю жизненного провала, заглянув в пропасть, куда он по всем законам бытия должен был свалиться, но почему-то не свалился, Халандовский медленно приходил в себя, стараясь отсиживаться дома, куда доставляли верные девочки из родного магазина все необходимое для того, чтобы испытания, выпавшие на его долю, не отразились бы на нем пагубно и необратимо. Но в то же время надо отдать Халандовскому должное - он вел себя пристойно - не мельтешил, не надоедал никому своими страхами, не висел на телефонной трубке, испрашивая советов, не канючил и не жаловался на жизнь. Он закрывался в своей квартире, отключал телефон, включал телевизор, но так, чтобы не было слышно ни звука, в полной тишине открывал бутылочку "смирновской" и маленькими глотками время от времени взбадривал себя, возвращая здравость мыслей и рассуждений.